Павел смотрел на доктора в упор:
– Убили?
– М-м-м… Точно нельзя утверждать. Трупы не найдены. Вообще ни одного трупа. Только сгоревшая машина. Но даже если они забрали ее в плен вместе с нашим офицером, что ждет ее? Она - немка. Она сидела в советской тюрьме. Она работала для офицеров рейха. Бедная Гертруда, какая трагическая судьба!
– И Петя был с ней?
– Да. И Петер. Я не хотел тревожить тебя, мой мальчик. Прости меня за то, что я не смог тебе сказать правду. У нас разрывалось сердце. - Доппель смотрел на жену.
Фрау Анна-Мария печально кивнула.
– Это ужасно. Сначала потерять отца, потом мать и единственного брата, - тихо договорил Доппель.
Павел был оглушен… Он ничего не понимал. Желтый глаз яичницы смотрел из тарелки. Вокруг кусочки колбасы, словно сгустки крови… "Сначала потерять отца…" "Сначала потерять отца…" Мама… Мама сказала, расставаясь, что папа жив. Они подделали указ в газете. Доктор подделал. Павел в этом не сомневался.
– Значит, маму захватили партизаны? - тихо спросил он.
– Увы, мой мальчик. Жестокость партизан известна всему миру. Мы очень скорбим вместе с тобой, мой мальчик. Но ты - настоящий немец. Ты переживешь горе. И пусть оно наполнит твою жизнь ненавистью и благородной целью. У тебя еще будет возможность отомстить!
Если это правда, что маму захватили партизаны, а не немцы, мама жива. Мама боролась. Мама не такая немка, как эти. И Петька с ней… Если маму захватили партизаны… А если немцы? Служба безопасности? Если Доппель врет?
– Простите. Я уйду.
Павел поднялся и, ни на кого не глядя, пошел к двери.
– Пусть побудет один, - услышал он голос фрау Анны-Марии.
Мама не может быть мертвой… Мама не может быть мертвой…
Павел лежал ничком на кровати, зарывшись мокрым лицом в мокрую подушку. Он наплакался, он не удерживал слез. Он не оплакивал маму. "Мама не может быть мертвой", - повторял он себе. Мама всегда живая. Всегда. Он плакал потому, что сдали нервы и по подоконнику печально стучал дождь. Он вспоминал ярко освещенный манеж и маму, скачущую на Мальве. Мамины руки, мамину улыбку… Мама не может быть мертвой. "Гертруда Иоганновна Лужина. Мир праху твоему". Нет! Чушь! Мама у партизан. И ресторан взорвала она. Уж это-то без сомнения. А потом ушла к партизанам. Доппель врет.
Когда он выплакался, затих и получил возможность поразмыслить надо всем, что он сегодня узнал, родилась новая мысль: он свободен! Он жил в этой лживой семье и притворялся послушным немецким мальчиком, потому что так велела мама. Ради ее спокойствия, ради Петра. Теперь они у партизан. Он - свободен. Он не должен и не хочет оставаться здесь. Только в одном доктор прав: у него еще будет возможность отомстить!
Незадолго до обеда в дверь постучали.
Павел не ответил, все еще лежал, уткнувшись лицом в мокрую подушку. Вошла Матильда. Он догадался, потому что комната наполнилась приторным запахом духов. Скрипнул стул. Села. Что ей надо? Молчит. Откормленная дура.
– Пауль, я не знала. Я бы тебе сказала, честное слово.
Ишь, тихая какая!
– Пауль, не надо… Слышишь? Я тоже весь день проревела.
Он молчал.
– Лучше бы они фюрера убили, чем твою маму.
Вот дура! Павел резко повернулся на кровати.
– Мама жива. Мама не может умереть!
– Не кричи, пожалуйста, на меня. Я ж не знала…
– У вас все, все держится на обмане! - зло сказал Павел.
Матильда смотрела на него жалостно.
– Ты теперь уйдешь от нас, - сказала она тихо. - А я к тебе привыкла. Я тебя даже чуточку люблю.
Павел насторожился.
– С чего ты взяла, что я уйду?
– Уйдешь… - печально кивнула Матильда. - Я тебя знаю. Ты настоящий мужчина. Ты - загадочный русский.
– А ты дура.
– Мы все дуры. Мы не умеем думать. Мы умеем только ждать и плакать. Мы ждали Вилли, а он не вернулся. Теперь уйдешь ты - и не вернешься.
– Что это на тебя накатило?
– Скучно жить, маркиз… Очень скучно… Все воюем, все ждем, все плачем. А зачем? Зачем, Пауль? - Она подождала ответа, но не дождалась. - Ты уйдешь в свою Россию?
– Никуда я не пойду. Отстань.
– Скажи что-нибудь моим голосом… - попросила она.
"Вот навязалась!" - подумал Павел, но почему-то без зла. Не вредная она, Матильда, просто глупая. И вероятно, несчастная. А кто в этом доме счастлив? И он сказал Матильдиным голосом:
– Я к тебе привыкла. Я тебя даже чуточку люблю.
Матильда улыбнулась, два раза хлопнула ладошками, потом залезла под лифчик и достала тоненькую пачечку марок. Положила на стол.
– Это я копила.
– Зачем?
– Не знаю. Надо копить. Все копят… Возьми. На дорогу…
Она покраснела, словно совершила что-то неприличное.
– Нет, ты определенно… того. - Павел покрутил у виска пальцем.
Матильда улыбнулась.
– Какая есть. Примите, маркиз, уверения в нашем совершенном почтении. Я папе не скажу, ты не бойся. - Она замолчала, глядя Павлу в глаза, и неожиданно добавила: - Найди свою маму, Пауль.
И ушла, оставив после себя удушливый запах духов. А потом дождь вытянул и этот запах из комнаты. Павел смотрел на тоненькую пачечку денег и думал, что жизнь полна неожиданностей и Матильда, выходит, не такая уж дура. И мысль эта была приятна.
Он умылся и вовремя спустился к обеду. Фрау Анна-Мария сидела печальная, как и подобает в такой печальный день.
Доктор Доппель ничего не сказал. Лицо его было спокойно, хотя выглядело усталым. "Мальчишка смирился с потерей", - удовлетворенно подумал он.
Отто с удовольствием поедал шнельклопс. Война. Столько народу убивают. Вот и его брат сгорел в танке. Придется продавать землю.
У Матильды чуть припухли глаза. Доппель нет-нет да бросал на нее взгляды. Чувствительная девочка, сентиментальная, как все мы, немцы.
Павел ел, ни на кого не глядя. Аппетита не было, но он заставлял себя есть: одного куража мало. Надо иметь силы.
Бежать он решил на рассвете.
Только начало светлеть небо над мохнатыми спинами гор, когда Павел, чтобы не разбудить Доппеля и его домочадцев, выбросил в окно плащ и башмаки, вылез наружу, шагнул босыми ногами по холодному карнизу на крышу крыльца. Железо чуть прогнулось, щелкнуло гулко.