— Теперь не уйдешь! — едва не вслух воскликнул он, сорвался с места, но заставил себя идти медленно. На углу он тоже пересек улицу и пошёл шагах: в ста позади брата.
— Организуем правильную облаву, — думал Камышов, еще боясь, как бы не потерять брата. — Во-первых, нет ли случаем слежки? — Он остановился у одной витрины, у другой, незаметно присматриваясь к прохожим, завернул за угол — слежки как будто не было.
— Ну, а дальше? — беспокоился он. — Как подойти? Советчик, на него каждый глаза пялит. Надо на, пустом месте захватить…
Сумерки сгущались, прохожие редели. Антон повернул к озеру, постоял, смотря на расплывавшиеся в воде отражения огней уже спрятавшихся в темноте зданий на той стороне, закурил папиросу и опять не спеша пошёл по берегу, почти сливаясь с темно зеленым фоном обрамлявших озеро кустов. Камышов оглянулся: прохожих поблизости не было. Приняв решение, он быстро догнал офицера, шагов за пять до него приостановился и тихо, немного насмешливым голосом, позвал:
— Антоша! — и удивился, говорить, оказывается, было трудно, от волнения перехватывало горло.
Офицер быстро повернулся. В его глазах мелькнуло настороженное удивление, лицо вытянулось и застыло. Минуту он всматривался в медленно подходившего брата, тихо и твердо спросил:
— Ты?
Стараясь овладеть собой, Камышов заставил себя смотреть спокойно.
— Я. Не ожидал? — Несколько секунд они молча разглядывали друг друга. Позади послышались шаги. Теряя напускное спокойствие, Камышов заспешил:
— Дай папиросу и прикурить, при случае скажешь: немец, попрошайничал. И иди за мной, в какой дом войду, иди следом, проведу к себе. Не бойся. — Торопливо прикурив, он даже зачем-то сказал: — Данке зэр! — и пошёл вперед.
От маковки до пяток пронизанный одним стремлением — незаметно провести брата к себе, — Камышов не чувствовал под собой ног. Механически-цепко схватывая взглядом улицы, перекрестки, он постепенно подходил к своему дому, а мысль продолжала скакать: «В каком он чине? Отстал, погон не знаю. Кажись, полковничьи. Хо-хо, Антоша, в полковниках! А здоров, еще больше поширел и раздобрел. И такой же, быком смотрит… Будет баталия, братишечка, видно, таким же сурьезным остался. Сухарь, да мне что, мне твои полковничьи погоны ноль внимания, со мной разговор особый. Посмотрим, чем вы дышите, тут дело не протоплазмой пахнет, соль земли, так сказать. Положим, не соль, а всё-таки… Но как же ладно получилось!»
Глухо шевельнулось и неудовлетворение: почему Антон, а не другой из братьев? Черствоватый, самолюбивый, властный, Антон держался в семье особняком, еще в начале тридцатых годов вступил в партию и шел какой-то своей, не совсем понятной дорогой. Иногда Камышов думал о старшем брате с неприязненной горечью: «Карьерист!» — но что-то в Антоне мешало ему окончательно утвердиться в этом мнении. После школьных лет они редко встречались, а встречаясь, часто испытывали друг к другу словно настороженность и недоверие, плохо прикрываемые родственным чувством… Устыдившись, что он еще может быть недоволен, когда всё получилось так хорошо, Камышов вошёл в подъезд дома, подождал брата и, ухватив его за рукав, повел по темной лестнице.
— Только два пролета. Моя комната сразу против двери, пройдем незаметно. Тише сапогами греми, — шептал он. Антон молча повиновался.
В комнате Камышов. плотнее задернул занавеску окна, включил электричество:
— Все в порядке, прошу!
Антон оглядел комнату, перевел взгляд па брата. По краске в лице и чуть вздрагивавшим ресницам Камышов заметил, что Антон тоже взволнован, но, конечно, скрывает это.
— А ты всё такой же. Постарел только, — улыбнулся Антон, обнажив крупные крепкие зубы.
— И ты не помолодел, — в тон ему отозвался Камышов.
— Обнимемся, что ли? Лет десять не виделись, — смягчившись лицом и став; непохожим на себя, сказал Антон.
Они обнялись, поцеловались.
— А ты по-буржуйски устроился, — садясь в кресло, сказал Антон. — Диван, шкаф с зеркалом, письменный стол, лампа с абажуром. У нас не у каждого полковника встретишь.
— Так то ж у вас. А здесь почти все так живут. Можешь наглядно, и даже на ощупь, убедиться в преимуществе «капиталистической системы».
— Ты меня на агитацию не бери, — засмеялся Антон.
— Тебя сагитируешь! Да нечего времени переводить, рассказывай! А я кое-что соображу: как знал, утром полбутылку купил. Примем гостя, как положено…
Камышов достал водку, стопки, сделал несколько бутербродов. Поминутно оглядываясь на брата, он словно удостоверялся, здесь ли Антон? — и как в прежнее время, чувствовал в непринужденно развалившейся фигуре брата будто настороженность., — и такую же настороженность чувствовал к брату в себе.
— Это чудо, Костя, что мы встретились. Даже не верится.
— И мне не верится. Я всё смотрю, ты или не ты?
— И я тоже. Я тебя совсем в пропавшие зачислил. Хотя, иногда и подумывал, когда ты на мысль попадался: Костя где-нибудь на Западе заболтался.
— Поди, она мысль-то я не часто подвертывался?
— Не часто, — улыбнулся Антон. — На дело времени не хватает. Как ты попал сюда?
— Проще простого, и говорить нечего, — Камышов коротко рассказал: попал в плен к немцам, после войны скрывался от выдачи, перешел на положение эмигранта.
— Это на тебя похоже: у тебя всегда не как у людей, — пошутил Антон.
— Или наоборот. Впрочем, разно бывает. Да ты давай, рассказывай, как наши? Что со стариками? Где Володька, Алешка?
— Хорошего мало услышишь, Старики погибли, еще в сорок втором, в Новочеркасске. От голода наверно, точно я так и не смог установить. Эвакуироваться наотрез отказались: ты же знаешь, им советская власть хуже горькой редьки казалась. Алеша под Сталинградом погиб: танковым соединением командовал и в танке сгорел. Владимир три раза ранен был, но выдержал, здоровьем только слаб. В Ростове работает. Семья у него в целости, как и моя.
— И Алеша погиб? — Камышов помолчал. — Это, брат, тяжело. Это, это… — не находил он слова и горестно покачал головой. — Я почему-то его только живым представлял. И привык к мысли, что он должен был живым остаться… Я часто думал о вас, и так примирился: ну, старикам заварухи этой не перенести — и похоронил их мысленно. Ты — ловкий, так и думал, что вывернешься, с твоей специальностью, да еще в партийных кругах. А вот за Алексея и Владимира болел. Но как-то так решил, что Алеша перенесет, молодой. А оно по-другому получилось.
Налив стопки, Камышов поднял свою и рассматривал водку на свет.
— Мало ты хорошего рассказал. Что ж, выпьем за погибших. В голове мутится: скольких покосила война, столько мучений принесла — и всё без толку.
Выпив водку, Антон поставил стопку на стол и исподлобья посмотрел на брата:
— Ну, не совсем без толку. Для нас толк есть.
— Это для кого же для вас? — недоверчиво покосился Камышов.
— Для Советского Союза, конечно, — Антон смотрел насмешливо и словно свысока.
— Гм… В чем же толк? В голодовке прошлого- года, в «укреплении колхозов», в «переходе от социализма к коммунизму»? Или в том, что концлагерей стало больше, а людей поменьше?
— Сел на своего конька и поехал, — усмехнулся Антон.
— Можешь не перечислять: это я лучше тебя знаю. Бери выше: половина Европы у нас в руках, на Востоке дела в нашу пользу и мы сила, могущая во весь рост ставить свои условия. А завтра — диктовать будем. Понятно, в нем толк?
— Чего же не понять, азбука не хитрая: жми, дави людишек, чтобы из них сок пошёл. Заводи всемирный колхоз — яснее ясного!
Антон засмеялся:
— А у тебя старая азбука: свобода, равенство, братство, мир и любовь на земле? Всё еще в бабушкины сказки веришь?
— Допустим, что так, — уклонился от ответа Камышов. — Но вы-то ведь тоже этими сказками козыряете? Других-то не имеете?
— Сказки, друг, существуют для наивных простаков, — заметил Антон. — Без них не обойдешься. А верить в них и действовать по ним могут только политические импотенты. И неизменно с проигрышем.
— По каким же сказкам вы действуете, можно осведомиться? — спросил Камышов. — И вообще, во имя чего, зачем? Зачем вы мир в ловушку загоняете? Неужто — всё-таки ради «рая земного», ради коммунизма? Так в эту сказку ты и сам не веришь!