Владик попытался вслед за «классной» прошмыгнуть в дверь.
— Куда? — коротко спросила мать.
— Гулять испуганно остановился Владик, почувствовав в коротком вопросе матери скрытую угрозу. Не спуская глаз с сына, Анна Филипповна допила оставшуюся в бутылке водку, покачиваясь, встала из-за стола. И вдруг, повернувшись, с неизяснимым наслаждением размашисто саданула сына в лицо. Владик привыкший к подобным фортелям матери, прыгнул в сторону. Мать, качнувшись на непослушных ногах, всем телом ткнулась в дверь. От внезапного толчка дверь распахнулась. Мать качнулась еще раз, но устояла, и тут ей под руку попал черенок стоявшей в коридоре лопаты. Владик, увидев в руках у матери лопату, в ужасе заметался по комнате. Первый удар пришелся по комоду. На пол со звоном посыпались какие-то вазочки и стекляшки. От второго он тоже почти увернулся, и все-таки лопата достала его. Она тупо вошла куда-то под нижние ребра. Сразу стало жарко и тихо, так тихо, что зазвенело в ушах. Владик задохнулся, упал, пополз к двери, потом вскочил. Неуклюже, как мешок с опилками, вывалился в коридор, скатился по лестнице и через двор метнулся к сараям…
Он свалился на сухой, усыпанный щепками земляной пол сарая, зажав бок обеими руками. Невыносимая тяжесть давила и давила, прижимая к земле, и не было сил сопротивляться. Ему хотелось умереть, чтобы ничего не видеть и не слышать, не чувствовать. Он повернулся, и в ребро уперлось что-то твердое. Это был топор для колки дров. Обыкновенный топор с тупым лезвием и сбитым топорищем. Владик провел пальцем по лезвию.
«Таким не зарежешься», — отрешенно подумал он. Ему совсем не хотелось жить, и потому в голову лезли такие тупые, холодные мысли. За спиной хлопнула дверь сарая, загремела дужка замка.
— Иван! — послышался женский голос. — Запер сарай-то?
— Запер.
— Так чего же дверь хлопает?
— Какая дверь?
— Да сарайная! Хлопает и хлопает.
— У тебя, Марьяна, видать, у самой в голове дверь хлопает, — проворчал знакомый голос, и человек пошел прочь. Владик отбросил топор и даже хотел закричать, чтобы его выпустили, но, заглянув в щелку, отказался от такой мысли. При свете фонаря, косо висевшего на столбе, мелькнула сутулая фигура соседа Вани Шесталова, или Шеста, как его звали во дворе. В неизменном ватнике, неопределенного цвета штанах и калошах на босу ногу, Иван не спеша шлепал по лужам.
«Придет утром за дровишками, не станет разбираться, зачем я в сарай к нему забрался, — с тоской думал Владик. — От такого не вырвешься. Кулаки что чайники!»
В сумерках было видно, как Ваня уселся на крыльце и закурил. Когда через несколько минут Владик снова заглянул в щелку, папиросных огоньков на крыльце прибавилось. Мужское население дома собиралось на свои вечерние посиделки. Он осторожно ощупал бок. Кожа была цела, да и боль уже ушла куда-то. Владик огляделся. В глубине слабо белела поленица дров. В противоположном углу стояли два пузатых бочонка с квашенной капустой и солеными огурцами. Иван был мужик прижимистый и запасливый. На крыльце курили, смеялись, но Владик, как ни прислушивался, не мог разобрать ни слова. На стенке сарая обнаружил старое Ванино пальто без воротника. Сдернул находку с гвоздя, бросил на землю и лег. Полежал на животе, поглядывая в щелку. Перевернулся на спину, и тут откуда-то сверху, из-под крыши, в глаза ударил острый и узкий луч света. Это было так неожиданно, что Владик зажмурился. Когда же открыл глаза, уже ничего не было. Черный мрак под крышей еще более сгустился, стал плотнее, казалось, стоит взмахнуть топором, и на пол тотчас упадет студенистый кусок тьмы, похожий на черничное желе.
Не меняя положения головы, осторожно поискал глазами этот таинственный, исчезающий странный звездный луч. Приподнялся, покрутил головой, стараясь отыскать в этой мгле хоть какой-то намек на свет. Зачем? Какая от него корысть? Он не мог внятно объяснить этого даже самому себе. И вдруг, как бы отвечая на эти бесплодные поиски, незнамо откуда, в памяти всплыли такие же странные и не менее таинственные посланцы другого, глубоко презираемого Владиком мира:»Послушайте! Ведь если звезды зажигают — значит, это кому-нибудь нужно? Значит, кто-то хочет, чтобы они были? Значит, кто-то называет эти плевочки жемчужиной?» Владик не знал, кто придумал эти строчки. Но их читал (и обязательно по пьянке) недавний мамкин ухажер Николай Елизарович. Может, он сам их выдумал? Он, пожалуй, и на поэта смахивает: небольшого роста и вокруг лысины растут кудрявые рыжеватые волосики. Такой добродушный и сытенький. И вроде бы не от мира сего. И костюм у него из рыжего вельвета, и даже ботинки светло-рыжие. Владик с тайным удовольствием любил думать, что Николай Елизарович однажды по пьянке не смог добраться до дому, упал в канаву и так в ней проржавел, что до сих пор никак не может очиститься.