— Ну это самое слово «жопа», оно какое-то абстрактное, скажи-ка поконкретнее… — сказал Писака. А Бритый Ли звонко спросил:
— А че в жопе конкретного-то?
— Ну, ну, не ори, — Писака огляделся по сторонам и, никого не увидев, принялся жестикулировать. — Они бывают большие, бывают маленькие, бывают худые, бывают толстые…
Ли вспомнил, как он углядел в нужнике рядком целых пять и почти в восторге проговорил:
— Правда-правда, бывают большие, бывают маленькие, бывают худые, а бывают толстые.
И снова замолчал, словно язык проглотил, а Писака решил, что ему непременно нужен идейный вдохновитель, а потому терпеливо продолжил:
— Зад, он как лицо — они у всех разные. Например, у некоторых есть на лице родинка, а у других нет. Ну а Линь Хун… у нее-то как?
Ли серьезно подумал и потом ответил:
— На лице у Линь Хун нет родинки.
— Я знаю, что у нее нет на лице родинки, — сказал Писака. — Я и не спрашивал про лицо, а как у нее, ну, там, пониже?
Бритый Ли еще малым пацаном умел улыбнуться где нужно, и он тихонько спросил Писаку:
— А что мне за это будет?
Писаке ничего другого не оставалось, как подкупить парня. Он-то думал, что Ли еще мальчишка, и вытащил несколько карамелек его ублажить. Посасывая карамельку Писаки, Бритый Ли заставил его согнуться и придвинуть ухо к своему рту, а потом в самых сочных красках, подробнейшим образом, расписал ему ту маленькую попку, что не стоила и упоминания. Дослушав до конца, Писака засомневался и, понизив голос, спросил:
— И это у Линь Хун?
— Нет, — сказал Бритый Ли, — это самая маленькая, которую я подглядел.
— Ах ты, шельмец, — тихонько ругнулся Писака, — я-то спрашивал о Линь Хун.
Бритый Ли, качая головой, сказал:
— Мне не с руки тебе рассказывать.
— Мать твою, — продолжил свою ругань Писака, — она тебе не мать, не сестра…
Бритый Ли решил, что Писака сказал верно, и закивал головой:
— Ты хорошо сказал, она мне не мать, не сестра… — Потом он снова замотал головой и выдал: — Но в мечтах мы с ней полюбовники, и я не могу рассказать тебе.
— Ты, сучонок малолетний, да разве у тебя могут быть такие мечты?! — Писака весь зашелся от волнения. — Как так сделать, чтоб ты смог мне рассказать? — спросил он.
Ли, наморщив лоб, долго-долго думал и сказал:
— Накорми меня лапшой, тогда я смогу.
Писака поколебался секунду и, скрипя зубами, промолвил:
— Ладно.
Аппетит, как водится, приходит во время еды, и Бритый Ли, глотая слюни, сказал:
— Только я не стану есть пустую лапшу по девять фэней* миска, я хочу саньсянь за три цзяо* пять фэней, и чтоб в ней и рыба, и мясо, и креветки были.
— Саньсянь?! — завопил Лю. — Ну ты, сучонок, и пасть раззявил! Да я, знаменитый писатель Лю, в год и пару раз не могу позволить себе такой лапши, да меня самого жаба душит такое есть, а я тебя кормить, что ли, буду? Размечтался тут, хрена ты съешь.
Услышав это, Бритый Ли закивал головой и сказал:
— Ну да, как же ты можешь накормить меня лапшой, которую тебя самого жаба душит есть?
— Вот именно, — довольный таким подходом произнес Писака. — Съешь лучше миску пустой.
Бритый Ли, глотая слюни, разочарованно выдал:
— За пустую лапшу мне все-таки будет негоже рассказывать.
Писака от злости заскрежетал зубами. Ему так и хотелось врезать Бритому Ли от души по физиономии, чтоб у того из всех дырок хлынула кровь. Но, позлившись, он в конце концов согласился накормить парня лапшой саньсянь. Он тихонько ругнулся, только теперь уже поминая не мать Бритого Ли, а его бабку, и сказал:
— Все, накормлю тебя саньсянь, а ты должен будешь мне все рассказать как на духу.
Тот самый Кузнец Тун тоже приходил по душу Бритого Ли — разузнать про прелести Линь Хун. Когда Ли углядел толстенную задницу его жены, тот со своей кузнецкой силищей посередь улицы вмазал ему так, что Ли потерял два зуба и звон в ушах не смолкал у него ровнехонько сто восемьдесят дней. Кузнец тоже был мужчина себе на уме: каждый вечер, засыпая в объятьях своей толстой женушки, он думал, закрыв глаза, о тоненькой фигурке Линь Хун. Кузнец говорил совсем не с такими окольными вывертами, как Писака, — он говорил прямо. Как-то, заприметив на улице Бритого Ли, он перегородил ему путь своим широченным телом и, понурив голову, спросил:
— Эй, парень, помнишь меня еще?
Ли, задрав голову, ответил:
— Да хоть бы ты в пепел превратился, я все равно узнал бы.
Услышав это, Кузнец почувствовал себя нехорошо и, опустив лицо, спросил: