Мишата уныло поплелся за братом. Он завидовал легкости, с которой Вольга принял свалившиеся на него новости. И тому, как быстро разрешил брат загадку, над которой Мишата готов был ломать голову всю ночь. Вольга же поскрипел у порога лыжами – сделал вид, что они вот только что воротились. В темных сенях мальчишки поставили в угол лыжи, повесили куртки. Вольга еще раз сжал руку брата. Скрипнула дверь в горницу. В печи ярко грел огонь. Мерно жужжало веретено – Любава сидела за прялкой. Кроме нее в горнице никого не было. Мишата хотел было спросить ее о госте, но Вольга вовремя пихнул его в бок. Столько времени мать хранила от них эту тайну. Незачем вынуждать ее сейчас рассказывать им все. А что странный гость их не дождался, так наверняка у бога огня есть дела поважнее, чем ждать, пока какой-то мальчишка вернется из лесу.
Всю ночь Мишате во сне виделись горящие глаза рыси. Он так и не решился рассказать брату о том, что с ним произошло в день посвящения.
На следующий вечер мир нави вновь дохнул в лицо Любавичам. Сын воеводы, Лютобор пришёл к Любаве чем-то встревоженный. Его отец, воевода Вышата, заболел. Началось с ерунды – с щепки, впившейся в ногу на охоте. Мать, словно почуяв что-то, кинулась лечить – прикладывала к ноге припарки из ароматных трав, заговаривала ранку.
Вышата сперва подсмеивался над матерью, отмахивался. Что, мол, мне, старому коняке, сделается. Лютобор тоже не встревожился за отца. Воевода всегда казался ему несокрушимым. Парень не помнил, чтобы к отцу хоть раз привязывалась хворь посерьёзней насморка.
Но вскоре Вышата перестал улыбаться. Стал охать, надевая сапог. Старался беречь больную ногу. А потом и вовсе слёг. Метался на лавке в мокрой льняной рубахе, расшитой оберегами, защищающими от болезни. Вдыхал дым курящихся у изголовья целебных трав. Нога из-за пустячной царапины опухла, сперва побелела, а потом вокруг ранки появился чёрный высохший струп. Он отходил вместе с тряпочками, которыми ежедневно перевязывали рану. И из-под корки сочился зловонный густой гной.
За несколько дней от могучего сильного воина осталась лишь чахлая тень. Мать Лютобора уже подумывала готовить белый вдовий наряд. Лютобор отвёл к тётке младших сестрёнок, ничего не понимавших, утиравших покрасневшие глаза, шмыгающих распухшими носами. А сам остался в избе, помогать матери, тайком утиравшей слёзы.
Отец таял. Глаза, когда Вышата находил силы ненадолго открыть их, то были затуманены болью, то горели жаром. Под ними залегли тёмные тени, нос заострился. И тогда, исчерпав всё своё небольшое лекарское искусство, мать послала сына к солевару: пусть даст для воеводы заговорённой соли, способной отогнать злую болезнь. Встревоженный, Лютобор поспешил ко Любаве.
Та, конечно, сразу собралась и поспешила к занемогшему воеводе. Любопытные мальчишки, разумеется, увязались за матерью. Как-то она сумеет отвести беду? Мальчишки не сомневались, что помочь она сможет. Гордые порученным делом, они тащили тяжелую сумку с травами. К тому времени они не раз видели, как мать лечила больных, и готовы были помогать ей бороться с напастью.
В числе прочих снадобий, хранящихся в закромах у Любавы, был туесок с солью. Она рассказывала сыновьям, как брала для этой соли воду в самый день солнцеворота, когда солнце и вода обретают целебные свойства. «Соль из воды родится, на огне вырастает. В ней заключена мощь огня и воды – поучала она – К тому же на счастье в этот раз солнцеворот пришёлся на растущую луну, которая тоже обладает немалой силой. А если к такому снадобью, обретённому в добрый час от двух великих стихий добавить верное Слово – никакой недуг, никакая напасть не устоят перед ним".
Вольга с Русаем едва поспевали за спешащими Любавой и Лютобором. Взбираясь на высокое крыльцо воеводиных палат, они с облегчением перевели дух. Пришли! Открылась, заскрипев, тяжёлая дверь, и из дома густо пахнуло травами, теплом и болезнью. Вслед за матерью, счистив снег с сапожек, мальчишки прошли через сени в горницу.
Воевода обессилено распластался на своём ложе, изнемогший после тяжёлой, полной ноющей боли и сжигающей лихорадки, ночи. Его смуглое даже сейчас, на исходе зимы, лицо, стало серым от боли. Тёмные глаза под кустистыми бровями горели огнём лихорадки. Крепкие руки нынче беспомощно вытянулись вдоль тела и то собирали в горсть меховое одеяло, которым был укрыт воевода, то слепо шарили по густому меху, словно ища чего-то.
Любава, как подобает доброму гостю, поклонилась Чурам, хранящим очаг. Обняла, утешая, придавленную горем хозяйку. Она тоже вся извелась. Глаза покраснели от пролитых тайком слёз. Сколько боли, тревоги было в них! И всё-таки добрая женщина слабо улыбнулась Вольге и Русаю, потрепала по рыжим вихрам.