– Э… госпожа моя, верно, не поняла… золотой за одну маленькую штучку.
Любава всплеснула руками и рассмеялась.
– Ну, раз так, вряд ли тебе удастся продать хоть одну твою… овощ.
Ведунья вернула зеленую диковину обратно купцу, и гордо пошла вдоль рядов дальше. Мишата покосился на заморскую овощ, и пошагал за матерью. Вольга же отстал немного и тоже приценился. Покупать за золотой, которого у него, кстати, и не было, он конечно не собирался, но отчего не попробовать, раз купец сам отрезает тоненький – не толще лезвия ножа – ломтик. Овощ оказалась похожа на свежую траву.
Мишата шагал вслед за матерью вдоль рядов. Любава все еще улыбалась истории с овощем. Вдруг она замерла, глядя на какую-то женщину за прилавком с медом. Мишата заметил это, и хотел было двинуться к этому прилавку, где среди горшков, полных ароматной сладости, лежали пластинки сот, комочки перги и воска. Деловито жужжали пчелы, почуявшие знакомый запах. Дородная бортница тоже пристально смотрела на ведунью. Потом что-то зашептала на ухо высокому бородачу, принесшему еще несколько бочонков с телеги, и показала глазами в их сторону. Но побледневшая Любава уже развернулась и поспешила – едва не бегом – вернуться домой. Как ни пытались братья уговорить мать, что ее так напугало, она только отнекивалась. Хотя было видно, что что-то гложет ее.
Почти сразу она отослала их из дому. Но Вольга, едва ни отошли от дома на приличное расстояние, посмотрел на брата, и, упрямо мотнув головой, проговорил:
– Ты как хочешь, а я возвращаюсь на ярмарку. Надо разобраться, что так расстроило мать.
Мишата согласно кивнул, и братья быстро зашагали туда, где стояли ос своими лотками торговцы. Они остановились около лотка, на котором были разложены ножи и кожаные ножны к ним. Отсюда было прекрасно слышно, что происходит у другого лотка. Полная светлокожая торговка как раз подавала покупательнице горшочек с медом, как бы между прочим спросила:
– Вон те твое рыжих парнишек, что стоят у лавки с ножами… Мне кажется, я их видела с какой-то женщиной?
– Эти-то? Эти двое Любавины будут. Сорванцы.
– Их мать зовут Любавой? Так вот почему ее лицо мне показалось знакомым! Она жила у нас в селении, пока не родила сына…
– Может, ты обозналась? У нашей-то Любавы двое сыновей.
Бортница покачала головой.
– Не могла я ошибиться. Скажи, она ведь травы собирает, отвары делает, да соль заговаривает?
– Да… Но откуда ты…
– А оттуда, что тогда это точно та Любава, которая у нас жила. Я тебе как-нибудь расскажу, чего у нас с ней приключилось. – Торговка всучила покупательнице, у которой от любопытства аж нос задергался, словно у кролика, хороший кусок полных меда сот.
Мишата не выдержал первым. Он дождался, пока тетка с медом отойдет подальше, и подошел к прилавку, словно тоже заинтересовавшись липким лакомством.
– Почем товар, хозяюшка. – В его голосе слышалось жужжание пчел, готовое из мирного гула превратиться в угрожающее гудение.
– А это смотря чем тебе побаловаться захотелось, касатик. – торговка насмешливо смотрела на него.
– Да вот интересно, чего у тебя больше: меда в горшках или сплетен на языке? Что ты там такое про нашу матушку говоришь?
За спиной начавшего горячиться Мишату вырос Вольга. Он тоже смотрел на бортницу неприветливо.
– А вы ничего и не знаете! – Та всплеснула руками, едва не сбив с прилавка глиняный горшочек. – Любава, небось. вам не рассказывала, оттуда сюда пришла? Да которого из вас в подоле принесла, а которого ей лешие подкинули?
Мишата готов был взорваться, но Вольга вовремя перебил его.
– Так ты говоришь, знала нашу матушку по молодости?
– Еще как знала. И многое, ой, многое могла бы про нее порассказать. – бортница неожиданно повернулась к Мишате, все еще державшему в руках кусок сот, истекающих золотистым медом. – Да ты кушай-кушай, Медведкович. Любишь, поди, медок-то, в тятеньку. – Бортница разразилась громким визгливым смехом, так что все стали оборачиваться на них. Она же утирала брызнувшие от смеха слезы подолом белого вышитого фартука. – Ну, идите, идите отсюда. Всех покупателей распугали мне. А матери привет передавайте от тетки Услады.
Мишата кивнул, и послушно пошагал прочь. Слишком много свалилось на него. Отчего бортница говорила об одном сыне? Откуда-то всплыло детское воспоминание – он лежит на животе на поленнице и смотрит сквозь узкое окошко в комнату, где мать разговаривает с незнакомцем в дорогом алом плаще. Тогда они с Вольгой решили, что все равно будут считать друг друга братьями, что бы там не говорил незнакомец.
Но сегодня он решил расспросить мать, чтобы знать, чем осадить такую вот тетку Усладу. За спиной все еще слышался смех бортницы. И тут за правым плечом он почувствовал успокаивающее тепло – это брат нагнал его в несколько широких шагов. Им не надо было говорить между собой, чтобы понимать друг друга.