– Вот теперь, Огнезар, можешь забирать дочку домой. – с гордостью глядя на сына, заговорила Любава. – На поправку Забавушка пойдет. А уж если и Семаргл не помог, значит ничто не поможет.
Огнезар, бочком протиснувшись мимо Вольги – а это было сложно – при ширине кузнецовых плеч. Скинул тулуп, укутал в него дочь, поднял на руки, благо вес был не больше ковадла, которым он правил в кузнице острия кос. Да так и понес, не проронив ни слова.
Нечай куда-то делся, незамеченный.
Любава смотрела на сына со смесью страха и гордости. Вольга смотрел на огонь, на свои руки, словно впервые видел их. Первым пришел в себя Мишата.
– Ну что, понял теперь, кто из нас Медведкович, а кого Семаргл Сворожич принес.
Почему-то это показалось обоим братьям смешным. Загадка, мучившая их вот уже десять лет наконец разрешилась. Они рассмеялись в голос – сперва Вольга, после Мишата. Любава тоже рассмеялась, глядя на сыновей. В тот вечер они легли спать только под утро. Сперва Вольга съел почти полный горшок каши, который Любава приготовила на троих. Да еще половину каравая хлеба. Любава, никогда не баловавшая сыновей сверх меры, нынче знай подкладывала ему. Видно, много сил ушло у него на исцеление Забавы.
Потом они втроем улеглись, но сон не шел. Мишату словно прорвало. Он наконец рассказал матери и брату про рысь, которая вышла на священную поляну в день, когда ему и Вольге нарекали взрослые имена. Вольга тоже рассказал о том, том случилось в тот день с ним. Любава диву давалась, как смогли мальчишки столько лет хранить тайну.
Под утро только умолкли в темной избушке разговоры. На следующий день солнце стояло уже высоко, когда Мишата проснулся. Проснулся от громких криков на улице. Впереди толпы шагал Нечай. За ним, едва поспевая, плелся на неверных ногах Огнезар, видимо, успевший долгонько посидеть у дядьки Мала за кружкой хмельного.
Увидев на пороге Мишату, он утробно зарычал и кинулся бы на парня, если бы его не удержал Первак – он, как и положено старейшине, шел в первых рядах, вместе с сыном и кузнецом. Русаю сразу бросилось в глаза, что старейшина словно ожидает чего-то. У него будто бы не было решимости, смелости сказать что-то важное. Возможно, дело было в том, что кроме местных – жителей Рябинового лога и окрестностей – было несколько чужаков. Русаю показалось, он узнал круглое лицо Услады и темную клокастую бороду ее мужа.
За плечом Мишаты раздался шорох – это появилась в дверях Любава. Увидев ее, Огнезар вновь предпринял попытку освободиться из рук Нечая. Но неожиданно обмяк и разрыдался. Стянул с головы помятую, грязную шапку. Стали видны тронутые сединой, заметно поредевшие волосы на макушке. У Мишаты заколотилось сердце. Неужели…
– Доченька моя! Кровиночка! – Как-то нелепо, по-бабьи запричитал могучий кузнец. – Почто меня горемычного оставила! А все она, ведьма, виновата. – Огнезар обвиняюще ткнул пальцем в сторону Любавы. – Решила прикрыть, знать, своих нублюдков. Снасильичали дочку, а теперь отвечать не хотят.
Из задних рядов подала голос Услада:
– Да за этой ведьмой беда так и ходит по пятам! Молодая была, двоих девок сглазом до смерти уморила в веси! Медведя привадила да сына от него прижила!
– На честных людей напраслину возводит – Нечай выступил вперед.
Дальше все для Мишаты слилось в какой-то пестрый хоровод лиц, криков, шума…
Любава допытывалась у Огнезара, что все-таки случилось с Забавой. Тот, сквозь пьяные слезы, отвечал, что ее лечение не помогло и Забавушка умерла нынче поутру. Нечай вещал что-то о причиненной ему обиде, Первак со скорбным видом стоял за спиной сына. Мол, я хоть и могу вмешаться, но предоставляю сыну самому разбираться. Услада каждому рассказывала о напастях, которые Любава навлекла на родную весь.
На шум из избы вышел заспанный, босоногий Вольга. Он быстро понял, что происходит, и попытался было успокоить собравшуюся толпу, когда в Любаву полетел первый камень. Не камень даже, кусок льда, который врезался женщине в живот, от чего та согнулась пополам. Это не выдержал кто-то заведенный словесной перепалкой.
Мишата оглянулся на упавшую, скорчившуюся мать. Удивленно обернулся, когда увидел еще один кусок льда, летящий прямо в него. В ушах глухо зашумело, он ринулся на обидчика матери не слыша, что кричал сзади Вольга. Схватка – стремительная, жестокая, но и какая-то желанная, захватила его целиком. Мышцы горели огнем, глаза успевали в общей свалке выхватывать малейшее движение. И быстро ушедшего куда-то в сторону Первака, и Нечая, кинувшегося на него с нескрываемым злорадством – наконец-то выпал случай поквитаться с давним недругом! И Вольгу, стоящего над упавшей матерью, оберегающего ее. И яркий факел в руках у кого-то. Вот он полетел, словно диковинный яркий цветок на длинном стебле, упал прямо у поленницы, заботливо укрытой от снега промасленным холстом… Дом, в котором они с Вольгой прожили недолгую жизнь, нехотя, словно изумленно, крякнул, когда по его бревнам – добрым, сложенным на века, поползло жадное пламя. Увидал плачущую простоволосую мать, и повалился в тяжелое забытье.