— Ирочка Филатова, тысяча девятьсот тридцать девятого года рождения… Да, здорова. Посидите здесь немножко, сейчас они кончат завтракать, вы свою сразу увидите.
Свою… Да пройди еще пять лет, или хоть десять, и всё равно Люся узнала бы ее, кровиночку свою родную.
Люся ходит по светлой комнате, рассматривает неприхотливые картинки на стенах, игрушки, сложенные на низеньких этажерках — видимо, самодельных: старшие ребята, наверное, сделали для младших. Полочки фанерные, вещи все простые, но в комнате чисто и на всех окнах цветы.
Люся ходит и ходит, и хмурит брови, и старается изо всех сил быть хладнокровной. А детей всё нет.
Шум в коридоре. Щебет. Идут гурьбой, стриженные под машинку, в синих сатиновых халатиках с белыми воротничками. А личики — жизнерадостные, полные любопытства. Идут!
Маша старается угадать, которая же Ирочка. Но долго гадать не приходится: благоразумная Люся срывается с места и кидается к одной из девочек. Она приседает перед ней, притягивает к себе, шепчет:
— Доченька! Не узнала? Это я, твоя мама.
Девочка недоверчиво улыбается и прячет глаза.
— Выросла-то как! Поцелуй меня, не бойся!
Люся прижимает к себе девочку и плачет вопреки всякому благоразумию.
Дети столпились у дверей и заинтересованно наблюдают. В глазенках любопытство, и зависть, и радость за подружку.
— За Ирой мама приехала, а она не узнала… Вот глупая! — раздумчиво говорит худенький мальчик с острым подбородочком.
Маша вглядывается в малыша: серьезный не по летам. Ему, наверное, годика четыре, пять. Глазки хорошие, умные, а подбородочек — как у лягушонка: словно тоненькая пленочка натянута на хрупкую скулу, живая, дышит.
Маша смотрит на детей нежно, влюбленно. Ребятки вы маши, ребятки военного времени! Худенькие растете, досталось вам! Всех бы перецеловала, перетискала, каждому бы сказала что-нибудь ласковое!
— Я бы сразу свою узнал! Сразу-сразу, — говорит худенький мальчик своему соседу — черноволосому, с угольными ресницами.
— А вот и нет! Вон еще вторая тетя пришла. Может, это твоя, а ты тоже не узнал.
Влюбленными, чуть влажными глазами смотрит Маша на детей, стриженных под машинку.
И вдруг мальчик с лягушачьим подбородком подбегает к Маше:
— Ты ведь за мной приехала? Скажи… Ведь ты моя?..
И вот уже маленькие руки охватили колени Маши, и счастливые глаза на запрокинутом личике сияют, требуют, молят.
Маша нагибается, гладит стриженую голову, целует ребенка и плачет. Точно так, как минуту назад расплакалась Люся.
— Маленький ты мой! — говорит она, обнимая мальчика.
— А я тебя давно ждал, я знал, что ты приедешь! — Мальчик не отнимает рук от Машиной шеи и говорит, не останавливаясь: — Когда за Васей Синельниковым приехала мама из Ленинграда, я спросил, не видала она тебя в Ленинграде, и чтоб она сказала тебе, чтоб ты скорей приезжала! И она обещала сказать. И ты приехала.
— Ты что, Толик, тоже маму нашел? — спрашивает не без тревоги воспитательница, увидев, что Маша усадила его себе на колени и сидит с ним на стуле, окруженная удивленными детьми.
Значит, Толей его зовут. Слава богу, что сказали, а то Маша и не знала, как назвать мальчугана. А можно ли раскрыть ему правду, ранить маленькое беззащитное сердце!
— Нашел! — отвечает за Толика Маша. — Нашел, и так крепко держит, что, пожалуй, больше не потеряет.
— Толик, разве это твоя мама? Тебе просто показалось! — настойчиво продолжает воспитательница.
— Моя! Разве вы не видите?
При этих словах Толик прижимается к Маше уже без всякого стеснения, — нет, он ее не потеряет больше никогда.
— Счастье, если нашел. Мы-то уж давно не надеемся, а он всё ждал, всё доказывал, что мама за ним обязательно приедет.
— И приехала! — торжествующе говорит Толик. Он счастлив и добр, он не хочет никого упрекать, что не верили в мамин приезд. — Просто вы не знали, Мария Яковлевна, а я просто знал. Вот и всё. Я ее по карточке сразу узнал, как только увидел.
— По какой карточке? — с тревогой спрашивает Маша.
— А по той, что ты мне в карман положила! — объясняет Толик. — Она у Марии Яковлевны спрятана, чтоб я не потерял нечаянно. Ну и что ж, что у Иры мама старший лейтенант! А у меня зато… Ты кто у меня?
— Учительница.
— А у меня зато учительница, всех учит, и читать и писать… Да, мама?