Радоваться бы. Вздохнуть с облегчением. Сбросить с плеч серость осени, но почему-то в этот день не радовало ничего, даже приезд матери и сестры, хоть и ждал его Рэми с нетерпением. Он и сам не знал, откуда взялось это тягостное предчувствие. И почему опять мучили ночью кошмары, и тянул душу, изматывал проклятый зов.
Казалось, та встреча с Миром была так давно. И узы, соединившие их, опутавшие, лишившие воли — тоже были давно. И он давно все решил, сбежал, сумел противостоять проклятому зову… Мир звал каждую ночь. Упрямо. Безумно. Душу рвал тоской. И Рэми, наверное, сошел бы с ума, если бы учитель не подарил ему амулет… паутина медных проволочек на простом шерстяном шнурке… И только после этого заклинатель стал спать спокойно…
До вчерашней ночи.
Вчера Мир вновь приснился. Бледный, исхудавший до прозрачности, он уже не звал, лишь смотрел с немым укором. А Рэми упрямо сжимал зубы и отворачивался. Пусть себе корит, вины все равно не было. Мир требовал слишком многого. Полного подчинения. Самоотдачи. А за Рэми стоят его близкие, те, кому он так нужен. И вторая душа… Аши. Полубог, сильный и слабый одновременно. Целитель судеб. Подарок богов и проклятие.
Я с тобой, Рэми. Мы вместе выбрали, мы вместе ушли… не мучай себя этим выбором.
Да, Аши был всегда рядом. Укрывал крыльями, поддерживал, шептал что-то, исчезал, когда становилось душно и хотелось одиночества, послушно растворялся в душе, когда нужна была его мудрость и сила. Аши был почти всемогущ. Но подчинялся Рэми безропотно, берег своего носителя так, как никто и никогда не берег… и доверял настолько, что было страшно. Да, Аши мудр, но и одинок. И беспомощен в своем одиночестве. А еще… Рэми это чувствовал — Аши боялся, что носитель его прогонит.
И никогда не пытался взять вверх над носителем.
И никогда не жаловался… никогда не укорял. Принимал решения безропотно, и от этой безропотности становилось еще более стыдно и горько. Тяжелая это ноша — чужая судьба. Судьба всемогущего полубога тяжела особенно. Аши создан богами, чтобы служить Миру. Но служить не хотел. Как его носитель.
Мир — архан.
Мир может прожить сам.
Мать, Лия, Аши — нет. Да и каждый сам решает, кому служить, а кому не служить. Рэми выбрал — прислуживать он не будет. Ни Миру, ни кому-то еще.
Так почему сердце так болит, будто на кусочки режут? Хотя он уже давно решил забыть о Мире и его зове. И о воле богов. О предназначении свободного теперь, счастливого в своей свободе Аши.
И ведь не просто так снятся Рэми эти сны. Этот безумный, до рези в мышцах, полет, этот ласкающий крылья ветер, и радость, бесшабашная, искрящаяся, от которой охота смеяться в голос. И лежать до самого рассвета в влажной от росы траве, глядя в усыпанное звездами небо…
Это Аши. Это его полет. Это его счастье. Его взгляд в далекие звезды. И свободу крылатого друга Рэми никому не отдаст. Тем более разбалованному и излишне уверенному в себе Миру. Тем более кому-то, кто принимает такой дар как нечто должное и у кого уже есть трое телохранителей. Трое! А ему все мало! Тем более тому, кто считает Аши слишком опасным… чтобы тот жил.
Кто-то на улице задорно засмеялся, потом закричал:
— Держись! — и вновь осыпал все вокруг смехом.
Рэми выругался и упустил на пол нож, которым только что резал яблоко. Скатилась по пальцу, капнула на деревянные половицы кровь, всколыхнулся огонь в камине, и стало вдруг на диво тихо. А в этой тишине ударами сердца встревожил стук в ворота.
Со стуком вернулись и звуки: скрежет лопат, счастливый смех, приветственный лай Дины — щенка Рэми, — да треск огня в камине.
Рэми положил яблоко на стол, поднял с пола нож, схватил со стола льняную салфетку и обернул порезанный палец. Неловко набросил на плечи здоровой рукой плащ и выбежал во двор. Крикнула ему приветственно сорока, опустилась на плечо, затрещала на ухо новости, но Рэми стряхнул ее одним движением, не слушая — увидят соседи, как он ладит с диким зверьем, сплетни пойдут.
Пахнуло в лицо морозом, защипало щеки, запершило в носу. Дина, обросшая к зиме серой шерстью, счастливо заверещала. Она все прыгала вокруг, тявкала и била по снегу хвостом, потешно напрашиваясь на ласку. Все так же промокая салфеткой кровоточащий палец, Рэми здоровой рукой погладил собаку меж ушей и быстро направился к воротам по протопанной в сугробах тропинке.
Холодно сегодня. Что хуже — на душе холодно. И тянет в груди дурное предчувствие… только бы с мамой и с Лией в пути ничего не стало… знал же, что самому стоит поехать, привезти их, но Бранше отговаривал. Рэми изгнанник. Дозорные его ищут… дозорные его не так давно ранили, и если бы не Мир и его телохранители…
Впрочем, тот долг Рэми уже отдал.
Сугробов нанесло по самый забор. Расчистить бы, да некогда — завтра родных встречать, а сегодня и прибраться надо, и приготовить, чем с дороги угостить. Хорошо, хоть Варина обещала помочь, сам Рэми обязательно что-нибудь бы забыл. А снег… худющий соседский мальчонка ведь не просто так за забором пляшет и в сторону соседа странно посматривает. Дать ему пару монет, так и снега скоро не будет. И маленькой сестре мальчика будет что вечером пожевать: мать-то их давно Айдэ забрал, отец не просыхает, а просто так брать еду мальчик не хочет, гордый… и Рэми его понимал. Сам ведь таким был.
Вот приедет мама, она быстро мальчонку и словами успокоит, и помощь принять убедит… А пока… Рэми кивнул мальчонке, а тот сразу же помчался к крыльцу, за лопатой.
— Поздновато ты! — улыбнулся Рэми, открывая калитку в воротах.
И осекся: вне обыкновения бледная как снег Варина не ответила, не улыбнулась, а согнувшись, как под тяжестью какой-то ноши, проскользнула в двор и, даже не посмотрев на горячо любимую Дину, чуть ли не побежала к крыльцу.
Рэми прикрикнул на озадаченного щенка, пропустил во двор соседского мальчишку и поспешно вошел в дом. За спиной радостно завизжала Дина, обрадовалась товарищу по играм, и ее визг разбился о глухо закрывшуюся за спиной дверь.
А дома было так неожиданно тихо… Даже мыши по погребу бегать забыли, да сорока, все так же осыпавшая все трескотней, вдруг заткнулась.
Тревожно.
Рэми вдохнул ставший густым воздух и шагнул в общую залу. Варину он увидел сразу. Зим тридцати, моложавая, всегда непоседливая, круглая и пахнущая свежей выпечкой, она будто постарела за одну ночь. Так и не сняв плаща и заляпанных снегом сапог, сидела на скамье, бледная и бесцветная, сжавшись в комок и прижимая к груди корзину. И пахло от нее все тем же холодом, что растекался по груди Рэми. Вот оно… вот откуда дурное предчувствие.
— Я тут… принесла немного… для семьи… твоей, — едва слышно сказала она.
Что же так? Варина была все так же бледна и невесела. А ведь даже веснушки на щеках исчезли… да и сама она будто увяла, лишилась сил и жизни, а силы ей так нужны. Хотя бы для ее сынишки, непоседы Риса.
И Рэми вздохнул горестно, кинул плащ на скамью и опустился рядом на корточки, мягко забирая прикрытые льняным полотенцем гостинцы.
— Спасибо, — улыбнулся он как можно более ласково, всматриваясь в посеревшее от горя лицо. — Но что же ты так печальна, сердечко мое. Скажи, прошу… ну же, давай, родная. Может, помочь чем смогу…