– Что вы за люди? – громко и повелительно крикнул толпе князь Василий.
Толпа вдруг, как один человек, рухнула на колени и завопила в один голос:
– Батюшка-боярин, пресветлые очи! Не вели нас этим озорникам бить… смилуйся, кормилец! И так мы Богом побиты!
– Что вы за люди? – еще громче крикнул Оберегатель.
– Шереметевские вотчинники, государь, села Горицы крестьянишки, хотим бить челом великим государям на их дворцового воеводу, что разорил нас, ограбил, бил смертным боем и увечил!.. Трое вот уж и живота отошли… И другие многие еле живы! Смилуйся, батюшка, яви нас пред государские пресветлые очи! Прикажи за себя вечно Богу молить!
– Великих государей я тревожить не стану, а челобитную от вас принять и передать могу! – сказал Оберегатель. – А на кого же вы челом-то бьете?
– На дворцового села Дунилова воеводу Шишкина. Он с головою таможенного да кружечного двора, со всеми крестьянами и с солдатами, и с топоры, и с бердыши, и с копьи, и с ослопы к нам в село ворвался, в самый Евлампьев день, да на боярском дворе, что сборной казны было, все грабежом побрал без остатка, и нас всех бил и увечил, и что у кого денег и одежи было – все взял. Мы было к боярину нашему Петру Васильевичу пошли жалиться и защиты просить, да он нас прогнал, говорит: «Дворцового воеводу завсегда князь Василий Голицын прикроет, потому он мне недруг и мы с ним не в ладах живем. Ищите, говорит, милости у самих великих государей!» Смилуйся, боярин, яви нас пред светлые очи государские. Не выдай нас головою князю Василию Голицыну!
И вся толпа разом ударила земной поклон Оберегателю. Сердце у него дрогнуло.
– Я вам сказал: тревожить великих государей не смею. Челобитную от вас приму и дело ваше разберу по совести. Если прознаю, что воевода Шишкин разбойным промыслом на вас наехал и без вины вас разбивал и грабил, так ему и в Сибири не найдется места. Животы, у вас взятые, велю вам вернуть на будущей неделе и за все ваши убытки и увечья заплатить, а покамест всем вам на помин ваших покойников жалую по алтыну на душу. Емельян Игнатьевич, запиши их жалобу да назначь по их делу строгий розыск, а ты, Венедикт Андреевич, возьми у меня в карете мешок с медными деньгами да одели их всех поголовно.
– Дай тебе Бог многолетнего здоровья, батюшка-боярин, золотые твои уста! – зашумела толпа и ударила новый земной поклон – Да дозволь, кормилец, узнать твое святое имя, чтобы знать нам, за кого Бога молить?
Князь Василий и сам не знал, как сорвалось у него с языка:
– Помолитесь, православные, за многогрешного боярина князя Василия Голицына!
И, сняв шапку, Оберегатель отвесил толпе низкий поклон.
– Князь Василий Голицын! Ближний боярин! Нашего-то боярина супротивник! Первый вельможа! – пронеслось по толпе, между тем как князь Василий медленно поворачивал коня к царскому поезду… И вся толпа разом поднялась от земли и так быстро хлынула в сторону от дороги, увозя за собою и колоды с покойниками, что уж окольничий Змеев еле мог настигнуть этих несчастных за поворотом поселка для раздачи им денег, пожалованных Оберегателем.
Путь был чист, и поезд тронулся вперед, между тем как Оберегатель, подъехав к карете царевны Софьи, в кратких словах объяснил сущность жалобы крестьян.
Царевна запылала гневом, когда Оберегатель передал ей слова Шереметева к жалобщикам:
– Князь Василий Васильевич! Всем им назло разбери это дело построже и накажи виновных – пусть знают все, что мы и своих воров не кроем. А я, как увижу князя Петра Васильевича, так скажу ему спасибо: вижу, что он тебе и мне назло выслал сюда на дорогу своих крестьян с челобитной! Видно, и Шереметевы тоже против нас с «преображенскими соседушками» стакнулись, как и святейший!
Князь Василий совершенно разделял взгляд царевны и точно так же, как она, полагал, что эта неприятная дорожная встреча была нарочно подготовлена Шереметевыми и Нарышкиными. Но, и сознавая это, он не мог отделаться от тяжкого впечатления, которое произвела на него эта грязная, оборванная, избитая толпа людей, эти страшные покойники, еле прикрытые своими жалкими саванами и в тесных колодах, эти бабы, окутанные грязными лохмотьями и воющие по усопшим…
«И ведь они точно правду говорили о нас и о нашем суде: мудрено им судиться с дворцовым воеводой! И он точно сумел бы обойти меня и на тех крестьян нажаловаться, если б не пришлось мне самому на них наткнуться! Нашлись же люди, что и последней их одежонкой не побрезгали!.. Видно, нам всего мало – ненасытной утробе нашей нет утоления! Господи, прости мне мои грехи тяжкие! Помолитесь, люди добрые, за спасение души боярина Голицына!»