Как следовало из постановления, лейтенант Шиловский, рассмотрев поступившие в особый отдел НКВД МВО материалы, пришел к выводу о том, что Старостин, находясь на свободе, может уклониться от следствия и суда. Разумеется, это не было самостоятельной инициативой данного офицера: он исполнял конкретный приказ сверху.
Любопытный нюанс: адрес Старостина в постановлении был указан так: «Москва, ул. Спиридоновская, д. 15, кв. 30». Но, во-первых, еще в 1941 году улица была переименована и стала именоваться улицей Алексея Толстого, а во-вторых, Александр, по словам родственников, жил не в том доме, что остальные братья: его квартира находилась на Никитском бульваре.
29 октября майору был предъявлен ордер за номером 4147. А 6 ноября в Лефортовской тюрьме Москвы некий сержант госбезопасности, чья фамилия никак не явствовала из подписи, заполнил со слов арестованного анкету. Опрошенный сообщил, что ему ничего не известно о нахождении матери и сестер. Отвечая на вопрос о семейном положении, он указал: «Женат, две дочери». Его единственным кровным ребенком являлась Алла; получается, что Александр Петрович записал на себя дочь своей второй жены Зинаиды от предыдущего брака. Алла же во время войны находилась в Ленинграде, где перенесла блокаду.
Следственные действия в отношении второго из братьев велись не так активно. Здесь совпало несколько факторов. Напомним, в записке Берии на имя Сталина Александр не фигурировал вообще. Остальные Старостины были «в обработке» уже полгода, а тут надо было начинать с нуля. Наконец, и следователь не рвался в передовики пыточного производства и опирался в основном на показания «подельников». Сперва арестованному, как и другим спартаковцам, инкриминировалась политика: они якобы решили, как только немцы войдут в Москву, создать новую команду под названием «Россия». Затем было предъявлено обвинение в расхищении социалистической собственности за пропавшие четыре вагона, отправленные из Москвы на Урал и не прибывшие к месту назначения в город Чусовой. В общем, пробовались те же ходы, что и с остальными братьями.
От восьми до десяти
Антонина при встрече не могла рассказать мужу, что она с дочерьми ютится на Спиридоновке в восьмиметровой комнате, а остальные две отчуждены. К фразе «дочки учатся» тоже нельзя было добавить никаких подробностей. Но все удивлялись, что Евгения, несмотря на арест отца, продолжала ходить в ту же 175-ю правительственную школу. Впрочем, со стороны одноклассников никаких перемен не наблюдалось, как и со стороны соседей по дому: репрессированные были в то время во многих семьях.
У Елены про тот период остались такие воспоминания: «Когда папу арестовали, мама стала брать работу на дом, красила платки и другие изделия по трафарету — в несколько красок, щеточкой. Мы ей помогали, трафареты накладывали. Из трех комнат оставили одну — детскую. В две большие — столовую и спальню — поселили сначала управделами Совмина Петухова, потом депутата Градусова».
Ее кузен Андрей добавлял:
«Когда братьев посадили, нас на Спиридоновке не тронули. У семьи Николая Петровича отобрали две комнаты, а у нас было нечего отбирать… А вот в квартиру Андрея Петровича переехал знаменитый бегун Серафим Знаменский. Он потом застрелился, мы с другими детьми бегали смотреть.
Жену третьего из братьев Ольгу тоже посадили, еще когда шло следствие. Чтобы добиться свидания с мужем, она предложила охраннику часы. Но номер не прошел — последовали обвинение в подкупе охранника и отправка в лагеря. Маленькую Наташу взяли под опеку тетки — Клавдия и Вера. Сняли комнату в Гранатном переулке, наняли няню по имени Ульяша».
Первым родным человеком, увиденным Андреем после многомесячного пребывания в застенках, была его свояченица Александра Кононова, пришедшая, как и другие родственницы, к зданию суда. Когда Старостина вывели из «воронка», Шура успела окликнуть его по имени; он махнул в ответ рукой, но сопровождающие тут же втолкнули его в подъезд.