Отец вспоминал, что Станислав Леута точно выходил на поле как играющий тренер. Видимо, в сороковые годы и Андрей Петрович тоже какое-то время играл, ему ведь было чуть больше сорока. „Милейшие, интеллигентные люди, с хорошим чувством юмора“, — всегда говорил отец о спартаковцах. Ответственность за футболистов лежала на нем до самой их реабилитации».
Динамовское турне, о котором упоминал Рубен Айвазов, состоялось в ноябре 1945 года. В Норильске в это время была настоящая зима. Энтузиастам приходилось пробиваться сквозь пургу со стадиона в спортзал, где находился радиоприемник, короткими отрезками, прижимаясь к домам.
Но у каждой медали есть оборотная сторона, и полулегальное служение любимой игре несло в себе определенный риск. Валерий Деревцов в статье «Воспоминания норильского спортсмена» отмечал:
«Трудно сказать, каким бы стал уровень игры футболистов Заполярья, не встань у тренерского руля такие известные довоенные футболисты, как спартаковцы Андрей Петрович Старостин и Станислав Викентьевич Леута. Это их умелому наставничеству обязана футбольная сборная Норильска выигрышем краевых кубков 1947 и 1948 годов.
И Леута, и Старостин были заключенными. И насколько двусмысленным и зыбким было положение тренеров сборной команды на выезде, видно из случая, происшедшего на красноярском стадионе „Динамо“. Когда в финальном матче начальник краевого УВД, крайне раздосадованный проигрышем своей команды, ткнул пальцем в Старостина и спросил у присутствующих:
— А не тот ли это Старостин, которому положено срок отбывать, а не в футбол играть?
И тут же Андрея Петровича под конвоем препроводили на теплоход».
Футболисты вспоминали потом, что как раз тогда, по дороге обратно в Норильск, удалось устроить свидание их тренера с женой. На пристани «Таежное» он сошел на берег, сел, уткнувшись ей головой в колени. Ольга, взъерошивая волосы мужа, только спрашивала: «Когда же?» А он отвечал, не поднимая головы: «В пятьдесят четвертом». Если визуально эта картина могла быть именно такой, то в точности переданного разговора есть сомнения. Откуда Андрей Петрович, получивший «десятку» плюс пять лет поражения в правах, мог знать заранее, что освобождение наступит в 1954 году? Скорее всего, очевидцы через много лет домыслили дату задним числом, подогнав ее по факту.
Его дочь Наталья Андреевна рассказывала:
«Мне было тогда пять лет, и к папе я ездила вместе с мамой. Потом она навещала его в Норильске без меня, а в 1952-м мы снова посетили его вдвоем: до Красноярска добирались на поезде и до Норильска шесть часов летели на самолете. Именно в тот приезд они официально оформили отношения».
А тогда, после выигрыша кубка, он попал в более строгие условия содержания. Надо сказать, что как раз в те годы в поселке Норильск был создан особорежимный лагерь № 2 — Горлаг, который давал рабочую силу для строительства новых подразделений горно-металлургического комбината и собственно города. Конечно, Старостина не направили на общие работы, он оставался на привилегированном положении, был, как принято говорить на лагерном жаргоне, «придурком». Но — за колючей проволокой.
Не забывали о нем не только жена с дочерью. В 1946-м приезжала навестить сестра Клавдия, которую он попросил дать местным спортсменкам несколько уроков русского хоккея. И позднее описал это так: «Я был горд, видя сестру фаворитом на ледяном поле, но в душе болел за команду, игравшую против нее… Клавдия забила достаточное число голов для выигрыша матча». Зато Андрей обыграл сестру в теннис, хотя та в принципе владела ракеткой лучше. Правда, как он сам признавался, добиться победы ему помогла «недобросовестная тактика ведения игры»: он направлял мяч в угол зала, где сестре не хватало места, чтобы как следует размахнуться ракеткой. Что любопытно, в Норильске Клавдия (не успевшая еще поменять фамилию Тикстон на Дубинину) сфотографировалась и с братом, и с бывшим мужем, с которым, видимо, у нее сохранились ровные отношения.
Близкий друг Михаил Яншин поздравил Андрея в письме с тренерскими успехами да еще прислал костюм с модным клетчатым длиннополым пиджаком, пояснив в шутку: «острые плечи времен нашего знакомства теперь не носят». Посетил Старостина однажды артист и заядлый болельщик Евгений Кравинский, который рассказал ему о новой футбольной звезде — Всеволоде Боброве.
Правда, не все деятели культуры были столь смелы в проявлении симпатий к репрессированному мастеру. Например, Александр Фадеев словно забыл о существовании Андрея Старостина на все 12 лет. Однако Андрей Петрович не держал зла на старого товарища и говорил впоследствии: «Об Александре Александровиче Фадееве — разговор особый. Он перед многими был виноват, и несравнимо больше, чем передо мной. Но и многим помогал. В общем, не мне его судить. Прежде всего, потому, что он сам себя судил, приговорил к высшей мере и сам исполнил приговор…»