Конечно, это было совпадение на уровне шутки, но очень характерное. В тот славный период второй половины 1960-х Стругацких и Высоцкого объединяло очень многое. Главным были, думается, три вещи. Первая — свободомыслие, нежелание подчиняться Системе, внутреннее диссидентство, как это называли тогда. Второе — общий взгляд на фантастику, на литературу, на искусство в целом, стремление к самобытности, к новизне, к эксперименту. И третье: и АБС, и Высоцкий были тогда на пике своей творческой формы, на своём главном взлёте. Вот почему они были так интересны друг другу. Вот почему не только Владимир Семёнович находил в книгах АБС сюжеты и темы для своих песен, но и АБС подпитывались его энергией от каждой личной встречи, от каждой песни, от каждой роли в театре.
Вообще, наибольшее впечатление на Аркадия производил, как и на многих, Хлопуша в «Пугачёве». Наверно, просто за счёт того темперамента, который выплескивался за три минуты, который не с чем было сравнить ни тогда, ни теперь. (Людмила Абрамова совершенно справедливо подметила: «Сейчас, извините, каждый Депардье считается темпераментным актёром, каждый Шевчук, прошу прощения, и вообще каждый, кто может хрипеть под Армстронга, изображая Высоцкого. Теперь это как-то по-другому называется — энергетика, что ли? — а фактически это всё равно темперамент, и он — как талант — либо есть, либо нет его».)
АН часто, даже через много лет, когда Высоцкого уже не было на свете, вспоминал эту сцену, от которой мурашки по коже, этот истошный крик есенинского героя: «Проведите, проведите меня к нему! Я хочу видеть этого человека!!!» И, безусловно, сидя в зале, АН мог чувствовать, что в какой-то период он сам был для Володи «этим человеком». Но только в какой-то очень короткий период. В этом смысле они были схожи: увлекались людьми легко, быстро и так же быстро меняли увлечения и даже друзей… А постоянные нравственные ориентиры — это немножко другое. Книги АБС формировали Высоцкого как художника, а своей человеческой позицией он в большей степени обязан был Синявскому, с которым познакомился много раньше. Андрей Донатович читал литературу ещё на втором курсе в Школе-студии МХАТ и для Высоцкого стал учителем жизни. Несломленный, непобежденный Галилей — это именно он, Синявский.
Ночные концерты после всех спектаклей стали доброй традицией — ехали либо к Высоцкому на Беговую, либо к Манину. А могли и специально созвониться, без всякого посещения театра, их тогда тянуло друг к другу. Где ещё встречались? Безусловно, у Громовой. И было ещё одно выдающееся «клубное» место, его вспоминают многие. У Александра Дмитриевича и Нелли Михайловны Евдокимовых на Комсомольском проспекте, в квартире над высокой аркой сталинского дома собирались тогда и все фантасты новой молодогвардейской плеяды, и многие другие талантливые люди литературной Москвы.
«К ним можно было прийти в любое время дня и ночи, и всегда был тут же готов кофе, и гора шоколадных конфет, и если была острая потребность, то делался и какой-то бутерброд, всегда было накурено, умно, шумно, страшно весело. Володя там был царь и бог. Нелли — переводчица НФ с английского для издательства „Мир“ в основном; Саша — публикуемый библиограф. Помимо фантастики, чем особенно знаменит, поэзия — наш серебряный век, и мастера перевода. Одна из его кличек среди книголюбов была — Сашка Клык. Он покупал, продавал, доставал любые книги. А для записи в трудовой книжке торговал газетами в киоске. По-моему, двигается мир такими, как Аркаша и Володя, а стоит мир вот на таких негромких подвижниках, как Евдокимовы».
«Он был книжный „жучок“ (проще говоря, спекулировал книгами), она — очень неплохая, энергичная переводчица с английского. Квартира была в основном пустая, нежилая какая-то, в коридоре вечно лежали пачки в типографской упаковке и просто книги, завернутые в бумагу, единственная приличная комната — гостиная, где стоял большой, набитый клопами диван. Помню, как Аркадий однажды брезгливо стряхнул с себя клопа, не выпуская рюмки из пальцев. (Ох, уж не тот ли это клоп, который вскоре стал Говоруном? — А.С.) И там висела на стене гитара — „для Высоцкого“. Там ему беззаветно поклонялись, там царил его культ, он туда часто заглядывал, там для него всегда была рюмка и гитара — выпить и сыграть, и он выпивал и пел очень щедро, (Речь явно идёт о периоде до 66-го года, потому что после 1968-го быстро закончились все и всяческие посиделки шестидесятников, в том числе и евдокимовские. — А.С.). Там я видел его с Люсей, в ту пору, когда шли переговоры о создании некого „Театра фантастики“, куда якобы готовы уйти от диктатора-Любимова несколько артистов во главе с Высоцким. (К этому будущему — несостоявшемуся — театру был написан, так, во всяком случае, говорил тогда сам Высоцкий, пародийно-космический цикл песен, начиная с „Тау Кита“. Я помню, спрашивал потом у Люси, как это всё сочиняется, и она сказала: „Во сне… Володя лежит, и вдруг у него начинает сильно стучать сердце… И я уже знаю, что сейчас он проснётся и станет записывать“.) Аркадий хохотал особенно заразительно. Они с Громовой вели эти переговоры о театре, дело продолжалось несколько недель, потом умерло как-то само собою, и это всё, чему я был свидетелем в этих отношениях. Но фантасты (АН, Громова, Мирер, Парнов и некоторые другие) собирались у Евдокимовых и сами по себе — им тоже охотно подавали рюмку, и вечера там проходили весело, в шумной профессиональной болтовне».
«Насколько я знаю, ничем не была омрачена взаимная симпатия Аркадия с Володей Высоцким. Оба были крепкие мужики, знавшие себе цену, оба признавали друг в друге и уважали этот внешний образ, совпадавший с внутренним самоощущением.
В шестидесятые годы Аркадий с Леной жили у Киевского вокзала, а я — на Вавилова. Кажется, с Володей они и познакомились у меня. Володя приезжал после театра, перекусывал и брался за гитару. В те годы, когда мы общались регулярно, Володя дал зарок не пить, и во избежание соблазна бутылок на стол не ставили. Пение затягивалось далеко за полночь; стены были тонкие, но соседи никогда не жаловались.
Я и сейчас слышу, как Володя поет, скажем, песенку застенчивого боксера: „Бить человека по лицу я с детства не могу…“, а Люся, жена, смотрит на него такими глазами, каких я никогда больше не видел у женщины, ни тогда, ни потом».
Три года подряд они вместе отмечали день рождения Высоцкого. 25 января 1967 года торжество определенно происходило на квартире у Манина. Для остановившегося тогда у Юры его друга из Новосибирска Володи Захарова это был совершенно особенный день, он даже помнит, что была среда, потому что утром делал доклад на семинаре у Петра Леонидовича Капицы, а это для любого физика — как посвящение в рыцари. Так что перепутать этот Татьянин день ему было не с чем. В тот раз, кроме Захарова, на празднике были Стругацкие, Манины и Высоцкие (влюбленная Люся ему особенно запомнилась), ну и ещё был такой огромный человек Жора Епифанцев, с узнаваемым лицом — он тогда много играл в кино, и его фото даже продавали в киосках.
В 1968-м они, пожалуй, встречались уже на Беговой, но нет уверенности, что это опять день в день (всё было не так просто у Володи в ту зиму), но точно известно, что были подарены «Гадкие лебеди» — в рукописи, и рукопись была подписана и упакована в папку, и потом эту папку у Люси украли, и она даже знает кто…
А в 1969-м был их последний общий день рождения, и это тоже наверняка, потому что подарен был «Обитаемый остров», на этот раз уже с любовью переплетенный, с фотографией из Комарова и с подписью Бориса, «заверенной» Юрой Маниным… А на год раньше такую вещь подарить было ну никак невозможно. Отношения же между Люсей и Володей были к тому моменту уже весьма не просты, но они ещё были…