«По возрасту я — почти ровесник Бориса Натановича, но Аркадий Натанович всё-таки старше, и потому, наверно, мне так запомнилось, что я был ещё мальчишкой, когда начал читать их книги. Ну, действительно — они уже писатели, а я кто? На космонавта ещё не выучился. И, во- вторых, фантастикой я увлекался с самого детства. Так что Стругацких читал сразу — всё, что выходило. Мальчик, прошедший оккупацию, я мечтал стать снайпером, танкистом, лётчиком, потом начал мечтать о межпланетных путешествиях. А кто писал об этом? Можно было по пальцам пересчитать. Книги Стругацких мгновенно выделились, даже на фоне зарубежных, и я в них просто впивался: „Страна багровых туч“, „Путь на Амальтею“, рассказы — „Белый конус Алаида“, про этот кибернетический зародыш, „Ночь на Марсе“, я его часто цитирую, „Почти такие же“ — это же про нас! А какой остроумный финал у „Полдня“ — „Какими вы будете“, про этого человека из будущего… Поверьте, я очень давно всё это перечитывал, а помню, как если бы это было вчера.
Потом наступила пора по-настоящему крупных вещей. Я очень люблю „Попытку к бегству“ и, конечно, „Трудно быть богом“ — как продолжение темы. Не судите меня строго, я всё-таки всю жизнь серьёзно занимаюсь космосом, и большее влияние оказали на меня не „Улитка на склоне“ и не „Гадкие лебеди“, а те первые книги, героические. Мне хотелось быть таким, как герои Стругацких. И я считаю, что в значительной степени они меня сделали таким. „Хищные вещи века“ мне тоже очень понравились. Книжный развал — как это они точно угадали! У нас же тогда хорошую книгу только из-под прилавка доставали… А сегодня — всё что хочешь, и Стругацкие лежат на развале…
Но главная там мысль: никакая техника не поможет в борьбе с социальными проблемами. Это меня поразило ещё и в „Попытке“, но больше всего — в „Хищных вещах“.
Когда в космос летел, я взял с собой три книги — не для того, чтобы читать, а из благодарности к авторам: „Трудно быть богом“ с „Далёкой Радугой“, „Леопарда с вершины Килиманджаро“ Ларионовой и „Нашего человека в Гаване“ Грэма Грина. Помню, Грин был страшно поражён, когда я подарил ему эту зачитанную книжку, побывавшую в космосе.
Я горжусь передачей, которую вёл несколько лет, — „Этот фантастический мир“, первой и последней на нашем телевидении, посвящённой фантастике, она заслуженно получила премию Европейского общества фантастов, и там у нас несколько раз выступал Аркадий Натанович.
А ещё была передача „Спор-клуб“, это уже моя, авторская. Ею я тоже горжусь. Как-то решили мы поспорить о фантастике (там не было Стругацких, но книги их я, конечно, держал в голове). А собрались ребятки молодые, глазки горят, ну, я и спрашиваю: „А зачем вам фантастика? Если любите приключения — есть приключенческая литература, если философию — философская, если науку — научно- популярная. На черта вам эта фантастика?“ Специально путая их, выводил на правильный ответ, и они вышли на него. Фантастика позволяет всё соединить и так заострить ситуацию, чтобы вопрос решался на пределе возможного. Я горжусь этой передачей.
Среди космонавтов — каждый второй любитель фантастики, но большинство читали её только в юности, а я вот — до сих пор, правда, современную не люблю, старую перечитываю. И любовь у нас была взаимная: я приходил на эти семинары, мои выступления всем нравились, я там говорил правду, хотя время было такое, когда правда не слишком котировалась, но мне как-то удавалось… Фантастика, да и только! Я рассказывал о своих полётах и о космонавтах не как о суперменах, а как о людях, которые сомневаются, ошибаются, болеют. Я сделал такой документальный фильм. Его не хотели показывать, а потом он приз получил на международном фестивале.
А на ранних вещах Стругацких воспитывались не только космонавты — вообще целое поколение.
Сейчас вот иногда вспыхивает спор, мол, нужна опять национальная идея. Я решил задуматься над этим. Меня Стругацкие приучили думать надо всем. Приведу пару примеров.
Люди до сих пор не сумели дать внятных определений самым основным понятиям. Что такое человек? Что такое любовь? Ни у Брокгауза, ни в Большой Советской — любовь ещё худо-бедно есть, а человек… Меня это потрясло. Я стал думать и выдал своё определение: „Человек — это такое животное, которое всегда хоть чем-то, но всё-таки недовольно“. А когда нас отбирали в космонавты — по здоровью, я точно так же обнаружил, что медицина не знает определения здорового человека. Военные врачи просто издали приказ под соответствующим номером: давление — такое-то, температура — такая-то, моча, кровь и т. д. Отклонение столько-то процентов — в пределах нормы. Но меня не устроило. Что это за здоровье такое — по моче и отклонениям! И я придумал: „Здоровый человек — это тот, у которого каждый раз болит что-то другое“. Если всё время одно и то же — больной. Если ничего не болит, значит, уже мёртвый.
Теперь вернёмся к национальной идее. Вряд ли тут можно придумать что-то новое. И я вспомнил финал „Пикника на обочине“. Это же просто манифест справедливости — причём самыми понятными словами.
Обычно хотят справедливости для себя и несправедливости для врагов. Справедливость для всех только звучит в гимне США — в жизни её там нет. В любой стране мира собери сто человек — обязательно найдётся хотя бы один, который скажет: „Почему это справедливость для всех? Все — не заслужили“. А мне кажется, заслужили. И не только справедливости, но и счастья, как у Стругацких.
Я тогда не понял финала их повести: замах серьёзный, а решение какое- то детское. А теперь вот думаю, что это и может стать нашей национальной идеей. Ничего мы не придумаем лучше».
Это говорит космонавт, дважды Герой Советского Союза, коммунист и доктор физматнаук.
Вернёмся в год 75-й. Аркадий рассказал тогда Георгию Михайловичу о семинаре Бориса в Ленинграде, а Гречко — сам ленинградец и как раз после полёта ещё не добрался до родного города. Как только появился на берегах Невы, уточнил у АНа дату и тут же посетил семинар, сделав приятный сюрприз и БНу, и его ученикам. ТВ на этот раз за ним не увязалось. Обсуждали заочно Борю Штерна из Киева, и Георгий Михайлович рассказ похвалил. Сказал, что главное, интересно и весело. Потом все голосовали, как это принято было, выставляя баллы копейками, и на собранные рупь тридцать дружно попили кофе.
А за десять дней до этого семинара, 6 апреля, в Ленинград приезжает АН, возможно, 16-го он даже ещё был в городе, но, как мы уже знаем, на ленинградский семинар АН не ходит. Да и вообще как-то у братьев в этот раз всё на бегу: делаются поправки к сценарию «Парня», сочиняется заявка на сценарий «Пикника», обсуждается ещё одно продолжение «Понедельника», так и не состоявшееся никогда…
Ну а как дела в «МГ»? 30 апреля АН пишет уже из Москвы:
«Был у Медведева. Тошнило, но я держался молодцом. Суть свелась к следующему. Одобрение они согласны хоть сейчас же дать — но только по М и ТББ, а по ПнО у них есть „серьёзные сомнения“. Насколько я понимаю, сомнения эти имеют источником редактора нашего Зиберова, ибо он а) кандидат философских наук и опытный идеологический работник и б) был на БАМе и выяснил, что современной молодёжи необходимы произведения о БАМе без всяких там глупостей. Что ж, памятуя, что с паршивой овцы бери, что дают, поставил условием немедленную выплату одобрения по М и ТББ и присылку официального письма от издательства с перечислениями претензий. Полагаю, это самый верный путь. Клянчить одобрения на ПнО — унизительно. Упрямиться и отказываться от одобрения на М и ТББ — глупо. А когда получим суммы и обещанное письмо — там видно будет».
В мае так же проездом БН в Москве; кажется, он едет в очередной раз в Польшу. Там опять есть за что получить денежки — вышло целых три или четыре книги.
С 16 по 20 июня — снова АН в Ленинграде. Они вдвоём готовят материалы к документальному фильму «Встреча миров» для киностудии «Укрнаучфильм», а 18 июля АН уедет в Киев и пробудет там по этим киноделам до конца августа без видимого результата.