История была действительно невероятно насыщенной — для Ф. Сорокина несомненно, однако, наверное, и для Кати тоже. Спускаясь по лестнице из квартиры № 19, Ф. Сорокин уже начинал тосковать. Через день-другой тоска сменялась напряженным нетерпением. Наступало назначенное время, и всё у него внутри тряслось от лихорадочной радости и от растущего страха, что встреча вдруг не состоится (бывали такие случаи). И вот встреча, — а затем снова тоска, нетерпение, радость и страх и снова встреча. И так неделя за неделей, осень, зима, весна и, наконец, проклятое лето сорок первого. И ни разу Ф. Сорокин не ощутил усталости от Кати, ни разу не захотелось ему перед встречей, чтобы встречи этой не было. По всей видимости, то же самое было и с нею. <…>
Ф. Сорокин активно жил в учёбе, науке, общественных и личных связях и ни разу, ни при каких обстоятельствах, нигде и никому ни словом, ни намеком не обмолвился о Кате.
Вряд ли их связывала просто половая страсть, хотя бы и самая что ни на есть неистовая: такое не могло бы тянуться столь долго и при этом сопровождаться беспрестанно приступами тоски, радости и страха. Вряд ли было это и любовью романтического толка, о которой писали великие. Было там и от того, и от другого, была там, вероятно, мальчишеская гордость обладания настоящей женщиной и благодарная нежность девочки к мужчине, который не обижает и не выпендривается, а ещё было, наверное, предчувствие. <…>
В конце июля в домоуправление сообщили, что Катя убита при бомбежке».
Этот непомерно длинный даже после сокращений отрывок стоит того, чтобы привести его здесь, так как, во-первых, «Ф. Сорокин» по всему тексту можно смело заменять на «А. Стругацкий», а во-вторых, строго по Фрейду и Форелю именно первая женщина главным образом и формирует отношение мужчины ко всем его последующим партнершам.
Эту историю задолго до написания «Хромой судьбы» АН, что характерно, несколько раз рассказывал в разных компаниях, как правило, женщинам, тактично не называя настоящего имени своей любимой.
А та довоенная условная Катя подарила Аркадию на всю жизнь, с одной стороны, смелость, уверенность в себе, переходящую в гусарство и даже наглость, а с другой — чувство благодарности, уважение, даже преклонение и неизменную нежность. Именно так: наглость была, а грубости никогда не было. Было поразительное умение, как написал Визбор, «уходя, оставить свет в тех, с кем выпало прощаться». И ещё — предельная порядочность. Не рассказывать никогда, никому, ни слова о своей интимной жизни! По крайней мере, до тех пор, пока это возможно. (При том, что потрепаться о бабах, особенно в молодости, он любил, но именно о бабах, а не о любимых девушках.)
Ну а вторым фактором, повлиявшим на его отношения с противоположным полом, стало его уникальное врождённое здоровье и его фантастическая гиперсексуальность: сначала — свойственная всем в юности, а затем (без перехода) — свойственная большинству ярких творческих личностей. Не последнюю роль играла и его собственная потрясающая сексапильность, сохранявшаяся до последних лет жизни. Слова такого женщины той эпохи не знали, но влюблялись в Аркадия безоглядно и безнадёжно.
И вот ещё кусочек их прозы:
«Впрочем, главным стержнем его жизни всегда были женщины. Они липли к нему как мухи. А когда они к нему почему-то переставали липнуть, он начинал к ним липнуть сам. Он уже был однажды женат, вынес из этого брака самые неприятные воспоминания и многочисленные уроки и с тех пор соблюдает в этом вопросе чрезвычайную осторожность. Короче говоря, бабник он был фантастический. <…> Но при всем том он никак не был грязным типом. К женщинам своим он относился с уважением и даже с восхищением и, по всей видимости, рассматривал себя всего лишь как скромный источник удовольствия для них. Никогда он не заводил двух возлюбленных одновременно, никогда не впутывался ни в склоки, ни в скандалы, никогда, по-видимому, никого из женщин не обижал. Так что в этой области у него со времён неудачной женитьбы всё обстояло благополучно. До самого последнего времени».
Это про Захара Губаря из «Миллиарда». Степень автобиографичности ниже, но личный опыт АНа ощущается, безусловно. Хотя БН утверждает, что и образ, и вся ситуация списаны с его друга Саши Копылова.
Так вот, то, что совершенно не предосудительно в период юношеских увлечений, начинает входить в конфликт с общепринятой моралью, когда человек делается женатым.
С первым браком АН явно поторопился, вследствие чего супружество это и было столь непродолжительным, тем более что Инна тоже, по-видимому, оказалась девушкой не слишком строгих правил. Зато со второй женой, с Еленой Ильиничной ему повезло уникально. Да, по свидетельству многих (без конкретных примеров и доказательств) она тоже была не ангел. Обладая выигрышной внешностью, сексапильностью, обаянием, недюжинным интеллектом и небывалой по тем временам раскованностью, она тоже могла себе позволить увлечения на стороне, по крайней мере, в отместку за измены мужа, о которых, если и не знала, то догадывалась — женское чутьё не обманешь. Но при всём при этом отношения супругов делались только крепче, серьёзнее, глубже. Это была настоящая любовь, редчайшая и ценная, как крупный алмаз. Это была преданность и нежность, это было умение прощать и взаимопонимание на уровне телепатии. Мы уже вспоминали однажды Ремарка с его прекрасно найденным в «Чёрном обелиске» образом: любовь небесная и любовь земная. В отношениях между Аркадием и Леной присутствовала именно эта небесная любовь, и потому никакие земные страсти не могли ей помешать. То есть не совсем так — мешали, конечно, ещё как мешали! — но с любовью небесной они просто не пересекались и потому заведомо не могли убить её.
Первые лет десять их совместной жизни можно считать сплошным медовым месяцем при всех бытовых сложностях, при всех материальных и творческих проблемах, при всех мимолётных увлечениях на стороне. Потом всё стало сложнее: возраст, здоровье, общее ухудшение ситуации. К концу шестидесятых им всё чаще хочется не столько отдыхать вместе, сколько отдыхать друг от друга.
Но совершенно замечательно в этом контексте признание Елены Ильиничны, сделанное в разговоре с Людмилой Владимировной Абрамовой в 1968 году.
«Одно время мы с Леночкой часто встречались, детей проводим в школу, и я приезжала к ней попить кофе, поговорить. Ещё не было хороших кофейников — кастрюльки какие-то, в чём попало заваривали, но было вкусно и хорошо. Помню, это был конец лета 68-го, и она видела, как я уже предчувствую наш с Володей разрыв, она пыталась меня утешать и говорила:
— Ты пойми, Люся, есть такие мужчины — они уже как общественное достояние, они не могут принадлежать одной женщине, одной семье, ты поверь, я так живу всю жизнь, это неизбежность, ты смирись.
Так она меня утешала. Но нисколько не утешила, скорее наоборот, я только всё сильнее чувствовала, как разверзается эта бездна».
Конечно, она и сама тоже в итоге не смирилась. И строго по Гегелю количество, наконец, перешло в качество, и был 1978 год, который в 1979-м мог закончиться разводом, но закончился сердечным приступом АНа и полным, окончательным пониманием того, что им нельзя друг без друга.
Думаю, чтобы лучше и тоньше разобраться, каким он был в личной жизни, что чувствовал, как относился к женщинам, самое правильное — это послушать именно женщин. Дадим им слово.
«Аркадий был очень влюблён в Лену, по-моему. Изменял ли он ей — не знаю. Ленка могла ему изменить. А вообще до меня всё доходило в последнюю очередь. Не то чтобы я его идеализировала… По отношению ко мне он был всегда идеально хорош, мы были друзья, мне было очень легко с ним работать. И отдыхать было здорово. Мы дружили семьями. Несколько раз в начале 60-х вместе катались на лыжах у нас на даче, в Опалихе. Потом домашние пельмени лопали под водочку. Мой Юра очень любил поговорить с ним. Они часами могли спорить о политике. Юрий Владимирович (фамилия его была не Клюев, а Кривцов) работал в ГРУ техническим сотрудником, он объездил полмира, устанавливая на разных крышах советских резидентур свои хитрые антенны. Он многое видел, многое знал и более трезво оценивал ситуацию, Аркашка же всё время пытался доказывать ему преимущества социализма.