Мне кажется, что сами АБС относятся именно к третьей категории. Именно поэтому (вкупе с высочайшим художественным уровнем повести) «Жук в муравейнике» и производит на всех до сих пор такое ошеломляющее впечатление.
Даже не знаю, с чем сравнивать финал «Жука» по силе его воздействия на читателя. Идеально выстроена вся последняя глава, а последний эпизод и, конечно, последняя фраза: «И тогда Майя Тойвовна Глумова закричала» — это стопроцентный нокаут.
Я очень хорошо помню своё ощущение после того, как дочитал последний абзац и отложил журнал в сторону. К этому моменту лишь одно чувство, пожалуй, владело мною почти безраздельно — огромное, безграничное сожаление о том, что я всё это узнал и вынужден теперь принимать в этом участие.
Я высказал именно такую мысль вслух, и мой умный, мой ироничный друг Лёша Денисов, прочитавший повесть раньше меня — он любую книгу брал первым, потому что читал быстрее — ядовито подколол:
— Ни в чём ты не будешь принимать участия, забудешь всё через день.
Наши отношения с Лёшей всю жизнь чем-то напоминают мне отношения Стаса Красногорова с Виконтом («Поиск предназначения»).
Но он оказался не прав. Ведь я-то, к сожалению, не был нормальным человеком. И я понимал, что с этой тайной на плечах мне ходить теперь до конца жизни. Что, прочитав повесть, я принял на себя ответственность, о которой не просил и в которой, право же, не нуждался. Что отныне я обязан принимать какие-то решения, а значит — должен теперь досконально понять хотя бы то, что уже понято до меня, а желательно и ещё больше. А значит — увязнуть в этой отвратительной тайне… И какую-то совсем детскую благодарность ощущал я к Стругацким, которые до последней своей книги старались удержать меня на краю этой тайны. И какое-то ещё более детское, почти капризное раздражение против них — за то, что всё-таки не удержали…
Я ни о чём не забыл через день. И через год не забыл. Я и сегодня помню это ни с чем не сравнимое ощущение от могучего вторжения придуманного Стругацкими мира в реальную жизнь. Я перечитывал «Жука в муравейнике» много раз. Я не нашёл ответа на вопрос.
А потом через пять долгих лет было продолжение — в тех же любимых журналах огромного формата. И «Волны» ужасно разочаровали меня. И ещё многих — таких же, как я. Мы-то, дураки, ждали конкретного сиквела с объяснением всех чудес и загадок, с продолжением жизненных линий старых знакомых персонажей, с ответами на так давно висящие вопросы. А это была просто ещё одна повесть о мире Полудня, сюжетно не имевшая никакого отношения к «Жуку», да ещё и написанная как-то уж слишком экспериментально — сплошные документы! А где проза-то, ёлы-палы?! Сама идея о том, что Странники — это не пришельцы, а людены, то есть люди на новом витке эволюции, мне скорее понравилась. Но, если честно, я бы, конечно, предпочел остановиться на гипотезе, что Странники на Земле — прогрессоры, она была бы конструктивнее для будущих продолжений. Не мог я тогда понять, что продолжений уже не будет! Понять не мог, но чувствовал, что выбранный авторами вариант финала подводил жирную и окончательную черту под миром Полудня. Это было слишком грустно, вот и раздражало, вот и разочаровывало. И уж тем более не мог я увидеть второго смысла, глубокого подтекста «Волн». Да и где мне было его увидеть, если не сумели даже ушлые редакторы и цензоры! Больше скажу: не разглядели тогда собственного подтекста и авторы. Впрочем, такое с ними и раньше случалось.
Начнём, однако, с редакторов и партийного начальства.
«— Немедленно прекратите печатание Стругацких! Немедленно! Со следующего номера! — сказало высокое начальствующее лицо, и другие начальники, присутствовавшие в его кабинете в обществе „Знание“, дружно закивали головами. (Журнал был тогда изданием общества.) — Но это ещё не всё. В следующем же номере вы должны перепечатать очень глубокую аналитическую статью из последнего номера журнала „Молодая гвардия“, где полному разгрому подвергнуто всё творчество Стругацких, в том числе и эта повесть (как они могут громить неопубликованную повесть, подумалось мне. — Г.З.), а также вы должны подготовить 2 — 3 письма читателей с гневным осуждением этой повести (речь шла о последнем совместном произведении Стругацких — „Волны гасят ветер“. — Г.З.). А ещё вы должны в том же номере опубликовать редакционную статью с признанием своих ошибок и объяснением, почему вы порываете со Стругацкими… Вы готовы принять решение немедленно? Здесь, у меня, чтобы я мог тут же доложить наверх?
Ох. Положение моё было незавидным, вокруг меня сидели четыре моих начальника из Общества. Но я сильно разозлился: давно уже не было таких хамских, бесцеремонных наездов на журнал. К тому же у меня был один козырь, слабый, но был. Однако начал я не с него.
- Со следующим номером ничего не выйдет. Почему? Потому что он давно подписан в печать, сделаны формы, и я не исключаю, что печать уже началась.
Главный начальник тут же снял трубку, доложил, узнал, что наверху всё это известно, и приказал перенести акцию на один номер вперед.
Тут мне пришлось выложить свой козырь.
- Такое решение я принять не могу. Повесть Стругацких принимал главный редактор (тогда им была Нина Сергеевна Филиппова), и отменять её решение я не вправе. А она сейчас — в отпуске.
Не буду описывать реакцию присутствующих. Мнения были разные, но сходились в одном: надо снимать.
То был конец июля 1985 года. Прошел месяц после назначения Александра Николаевича Яковлева секретарем ЦК КПСС. И мне было ясно, что интрига затеяна его недругами против него и против Горбачёва, который вернул его из далёкой Канады в верхушку партии. В моём сознании смысл этой затеи отлился в чёткий, бронзовеющий девиз: „Вот вы, интеллигенция, обрадовались приходу Горбачёва и Яковлева — так посмотрите, с чего они начали? С разгрома ваших любимых Стругацких и журнала „Знание — сила““.
Кроме того, интрига совершалась с нарушением неписаных правил этикета: всё-таки журналом в первую очередь руководил сектор журналов отдела пропаганды ЦК. Я тут же позвонил заведующему этим сектором А.А. Козловскому, который, не скрою, был удивлен действиями руководства „Знания“. А ещё я немедля через Н.Б. Биккенина, благородного человека и соратника Александра Николаевича, довел до сведения Яковлева сообщение о развертываемой вокруг него интриги.
Через три дня я по обоим каналам получил известие о том, что дело прекращено, и журнал может без проблем печатать повесть Стругацких».
То есть страсти разгорелись тогда нешуточные, но вокруг самого имени АБС, а о чём, собственно, повесть — такое у меня ощущение, — никого даже и не волновало.
Меж тем это повесть о будущей перестройке и о Большом Откровении — о нашей бархатной революции 1991 года. Вся книга от первой до последней страницы написана на излёте застоя, в глухом 1983-м, когда дряхлеющий сатрап опускал цены на водку, мёл железной метлой по баням и кинотеатрам в рабочее время, с трудом удерживая эту метлу в трясущихся руках, и теми же трясущимися руками ронял в океан южнокорейский «боинг». И гласность существовала только для Генштаба, а ускорение только для «движения самолёта в сторону моря»… Признаюсь честно, я не перечитывал «Волны…» с тех самых пор, записав в разряд нелюбимых и не самых удачных повестей, тем более что многие мои авторитетные друзья подтверждали такое же мнение. Перечитал лишь год назад, уже работая над этой книгой. И у меня точно пелена с глаз упала. Ребята, да тут ведь даже спорить не о чем! Горбовский, Бадер, Сикорски, а также Сидоров, Комов и даже Каммерер — это же наше одряхлевшее Политбюро, весь наш ЦК и КГБ, организации, отжившие своё и уже не способные контролировать происходящее на планете. А новообращенные людены — это наши младореформаторы. Странники — их зарубежные друзья и консультанты. Так всё и случилось, и на первый взгляд удивительно, как АБС это всё угадали, даже не пытаясь вкладывать в свои образы и сюжеты вот такой политический смысл. А если вдуматься — ничего удивительного. Наоборот, абсолютно логично.