С реки налетел сухой жаркий, ничуть не свежий ветер и поднял маленькие смерчики над трещинами в асфальте.
— Сиеста, — проворчал Аркадий, сплёвывая под ноги.
— Ужасно пыльный город, — откликнулся Дмитрий. — И весь засиженный мухами.
— Пыль, видишь, красная — значит, с кирпичного завода. А мухи — это со скотобойни, — пояснил Аркадий. Он всегда и всё пояснял.
Они вышли к реке. Здесь, почти в центре города, Кан был широким и мелким, а берега его глинисто-каменистые поросли редкой, жухлой, колючей травой. Совершенно не пляжный вид. Справа реку пересекали ажурные стальные конструкции железнодорожного моста, слева — дома, деревья и дальние холмы — всё расплывалось в знойном мареве.
— Прошвырнёмся по здешнему променаду, — предложил Дмитрий. — Или заглянем в бистро?
- В бар, — поправил Аркадий, и стало уже ясно, какой вариант он выбирает.
На странноватом заведении сарайного типа, прилепившемся к двухэтажному кирпичному домику с облупившейся штукатуркой действительно красовалась вывеска «БАР». Названия не было, но офицеры и все местные называли его «Под мостом».
В баре было на удивление прохладно и тоже пусто. Они заняли один из трех столиков, поближе к пыльному окну, и Аркадий пошёл делать заказ. Водки в такую жару не хотелось. Пива бы сейчас! Но о подобной роскоши и мечтать не приходилось. Нашлась бутылка ситро, охлаждённая в ведре с колодезной водой, и, по счастью, был в наличии азербайджанский портвейн «Карабах». Он был дешевый и продавался в розлив, но они взяли целую бутылку, а на закуску упаковку галет красноярской фабрики.
пропел Дмитрий, подражая голосу Рашида Бейбутова. Аркадий изобразил нечто вроде лезгинки.
— Азербайджанцы не танцуют лезгинку, — заметил Дмитрий критически.
— Знаю, — кивнул Аркадий. — А тебе нужно яллу или джингу? Может быть, ты ещё сумеешь отличить одно от другого?
— А ты спляши сначала!
— Ага. Только после двух бутылок «Карабаха».
Настроение было просто отличное. А немудрящие канские деликатесы казались сказочно вкусными. Галеты можно было макать в вино или сначала похрустеть ими, а потом залить терпким глотком уже во рту, под очередной легкомысленный тост ни о чём, и стаканчики были маленькие, граненые, очень симпатичные, из них так славно пилось, так легко они опустошались, и жизнь была совсем не такой уж тошной, и даже в школе военных переводчиков вполне можно было служить. Год-другой перекантоваться между жарой и морозом, обучить треклятым иероглифам десятка три-четыре охламонов, а кстати, среди них и толковые ребята попадаются, толковых даже больше, вот только казарма… Да, казарма осточертела, но и это можно пережить, особенно когда рядом Лена, Ленок, беленькая, пушистенькая моя… То есть рядом с кем? С Димой, конечно. Или всё-таки рядом со мной?.. Фу, черт, остановись! Вот же он сидит, напротив, Димка. Остановись!.. А у тебя в Москве — красавица Инуся. Жена, любимая… Только не пишет совсем, зараза, двадцать шесть писем без ответа… И всё равно, остановись!.. Остановись, мгновенье, ты прекрасно!..
— Инка моя в сентябре приедет, — сообщил Аркадий.
— С чего это вдруг? И почему в сентябре? Учебный год же начнётся.
— У них там какая-то «картошка», а она отмазалась, вроде специальное разрешение ей дают на встречу с мужем.
— Ну, ты рад?
— Не знаю, — честно признался Аркадий, которого очень тревожил будущий разговор с женой. Их последняя зимняя встреча в Москве и Ленинграде была не такой уж радостной.
— Давай за неё выпьем, за Инку, — предложил Дмитрий. — Она у тебя славная.
— Давай, — рассеянно кивнул Аркадий.
Выпили. Помолчали.
— За что теперь? — спросил Дмитрий, обнаружив, что разливает по последней.
— За то, чтобы умотать отсюда поскорее.
— Согласен. А куда?
Аркадий прислушался.
— Чу! Поезд пошёл. По мосту.
— Пассажирский?
— Нет, — сказал Аркадий уверенно. — Товарняк.
— Откуда знаешь? — Дмитрий смотрел недоверчиво.
— Слышу. Замажем на вторую бутылку, что товарняк?
— Не буду я на это спорить. Отгадай лучше, в какую сторону он едет.
— Запросто, — согласился Аркадий.
— Ты в окошко, что ль, видишь? — ещё подозрительнее посмотрел Дмитрий.
— Отсюда нельзя видеть, — улыбнулся Аркадий. — Давай так: куда поезд едет, туда и мы с тобой на дембель. Ну?
А про себя подумал: «Кто угадает, тому и Ленка достанется в итоге».
— Значит, в Москву, — не задумываясь, выбрал Дмитрий.
— А я говорю — в Хабаровск! — крикнул Аркадий весело.
— И что нам делать в Хабаровске? — пожимал плечами Дмитрий.
— А там и к Японии ближе, и к Китаю!
Они уже выскочили на улицу и нетерпеливо смотрели в сторону моста. Последние грязные, закопчённые вагоны, покачиваясь и грохоча, уходили на восток, может быть, только до Иркутска. А может, и правда, до Хабаровска или до Владика.
Но Аркадий выиграл. Как всегда.
Вторая бутылка пошла уже как-то не так весело, но всё равно хорошо. Просто друзей охватила вдруг этакая грустная философичность или философическая грусть. Они много курили и подолгу молчали, глядя сквозь пыльные стёкла на мутноватые воды Кана, неспешно катящие на запад, в сторону великого Енисея.
И всё сбылось по-загаданному. Лена выбрала Аркадия. Она ведь давно, очень давно его выбрала, ещё в Москве, с первого взгляда… А он?
Раньше он только читал в романах о таком, а теперь понял, что это и по правде случается. Пять лет знаком с человеком. Даже больше. Встречались, общались, всякое было, но эмоций — ноль! Ну, никаких чувств она не вызывала, кроме дружеской симпатии — и то не сразу. А тут приехала на побывку, увидел он её, и бросило в жар, и поплыло перед глазами, и даже боль — как укол в сердце, и чуть не упал прямо посреди плаца… Что это могло быть? Как это называется? И ведь за целый год до сегодняшнего разговора в баре! И с Инкой вроде всё ещё нормально было… Ну, то есть с Инкой никогда нормально не было. И это её томительное молчание (десять писем туда — одно обратно, двадцать писем туда — одно обратно). Впрочем, посылки она ему присылала хорошие: и тёплый свитер собственной вязки, и обязательно сахар, и что-нибудь сладкое — чтобы голова лучше варила. Однажды было смешно. Получил от Инки две дефицитных банки со сгущёнкой, глянул, а они Филимоновской фабрики. Филимоново — это в тридцати километрах от Канска. Посылки — да, но писем тёплых очень мало. И этот её придуманный (или непридуманный?) выкидыш!.. Ну, как она могла скрыть от него беременность, если залетела ещё за два месяца до его отъезда? Или всё-таки позже? И вообще не от него? Фи, гусар! Ведь ты же любил её и до сих пор любишь!.. Ведь ты же сам написал ту наивную новогоднюю сказку…
«Жил да был один офицер по имени Аркаша, располагал он всеми добродетелями, какими сказка наделяет героев: рост 182[2] сантиметра, весил 74 килограмма, имел длинные и жесткие волосы, которые прихотливо вились после бани), великолепный пятисантиметровый нос и божественную кривозубую улыбку. Кроме того, иногда (когда девушки не видели) носил он внушительные очки. Познакомился он грешным зимним вечером с прекрасной девушкой. Цветущей, как юность, своевольной, как весна, умной, как покойный царь Соломон. И сразу своими коварными чарами привлек он её к себе. Скоро сказка сказывается. Да не скоро дело делается. Всякое у них было, и на лестнице холодной до утра сидели, и в подъезде целовались, даже Аркаша однажды до того расщедрился, что где-то денег занял и повез её на танцы. И решили они пожениться. Ан, не тут-то было! Прослышали об этом родители и не дают им свою жизнь по-своему построить. Но очень уж упорная это была пара, своего добились, поженились и даже экзамены сдали довольно благополучно.
2
Это единственное письмо, в котором АН сообщает точно свой рост — 182 см. Странно. Главным основанием для недоверия может служить запись в Кисловодском санаторно-курортной книжке февраля 1975 года: рост — 185 см. Вряд ли за вторые четверть века он подрос на три сантиметра, скорее — наоборот, как говорят в народе, стоптался. Но пусть даже 185. И то и то близко к истине, подтверждают примерно такую цифру и фотографии, сделанные в различных компаниях. Однако почти все родственники и друзья называют рост сантиметров на пять, а то и на десять выше. Видно, таково уж было особое свойство его внешности, его натуры — всегда и всем представлялся он выше, сильнее, шире, больше. Всегда и для всех его было много.