В письме АН никак не комментирует, что это откровенная переделка достаточно старой, дореволюционной ещё студенческой песни. Вот, сравните:
Была она в репертуаре знаменитого одесского шансонье начала века Юрия Морфесси, дважды записана им на пластинку, но авторство нигде не указано — слова и музыка, как говорится, народные (иногда авторство текста приписывается Н.М. Языкову). Не мог АН не знать этой песни, да и БН знал, потому и не комментируется переделка. А понравилось ему наверняка это тонкое созвучие слова «разбавленный» с экзотическим «крамбамбули» — названием восточноевропейской крепкой настойки на вишневых косточках и пряностях.
Радовал муссонный климат: тёплое влажное лето с обилием туманов; ясная, солнечная осень; мягкая зима, с буранами и заносами; буйная, яркая весна. В первый год на Дальнем Востоке ему нравилось всё, в природу здешнюю он просто влюбился, сразу и на всю жизнь. А остальное — мелочи. Вот как он пишет в одном из первых писем оттуда:
«…Я в еде не разборчив, „культурные развлечения“ меня особенно не интересуют, а быт создать можно и на Северном полюсе».
Трудно переоценить влияние дальневосточной природы на всё последующее творчество АБС. Во многих ранних рассказах присутствует совершенно конкретная география Приморья, и очень точные, очень красивые картины, создавая которые они откровенно соревнуются, скажем, с Ефремовым и, по-моему, выигрывают у него в лаконичности и емкости образов. В более поздних своих повестях авторы зачастую ограничивались городскими видами или вовсе минимизировали описания, но там, где природа становилась действующим лицом, где пейзаж начинал работать на идею, где ландшафтные описания великолепно дополняли образ придуманного инопланетного мира, — там почти всегда угадывался Дальний Восток. Намного реже Прибалтика, ещё реже Средняя Азия или Подмосковье. Вспомните хотя бы это изумительное холодное побережье и айсберг у горизонта («Малыш») или безжизненную снежную равнину («Попытка к бегству»), лесные дороги, скалы и море («Обитаемый остров»), отдаленный поселок Малая Пеша («Волны гасят ветер») и даже этот немыслимый и ни на что не похожий Лес («Улитка на склоне»)…
«Здесь медведи бродят в полутора десятках километров от города, в изобилии растут грибы и ягоды, в речках, шириной в метр, водятся рыбы, не умещающиеся в них поперек; из утреннего тумана вырастают снежные вершины, неделями бушуют катаклизмические ливни, гигантские красные муравьи охотятся за кузнечиками», — пишет АН брату с Камчатки.
Особенно хороши гигантские муравьи — ну чем не планета Пандора?!
А про медведей, кстати, совсем не шутка. Жившие в тех краях до войны рассказывали, что от Дома флота и старого здания облисполкома к судоремонтной верфи ходили по тропинкам над бухтой, через лес, и там реально можно было встретить медведей — звери тропинок не признавали и перли напрямки к берегу, порыбачить. А что там могло измениться после войны? Разве что людей стало меньше — медведей столько же.
Именно тогда, познакомившись с Камчаткой и островами, Аркадий понял, как разнообразна, как удивительно прекрасна и как фантастична — да, именно фантастична! — природа нашей планеты. Борис наверняка пришел к тем же выводам, побывав в 1951-м и 1957-м в Средней Азии, в 1954-м — в Грузии, в 1960-м — на Северном Кавказе. И стало же очевидно, что ничего невозможно придумать, да и не надо — всё уже придумано кем-то до нас… или существует на самом деле.
Ну и конечно, не последнюю роль играло осознание масштабов отчизны — от Балтики до Камчатки, «с южных гор до северных морей». Одно дело песню слушать, совсем другое — видеть своими глазами. Тогда же приходило и осознание масштабов планеты — бездонности и бескрайности океана, бесконечности звёздного неба — то есть осознание безграничности Вселенной. Именно дальневосточная природа, где всё такое большое, такое широкое, такое необъятное, непременно настраивала думающего, склонного к обобщениям человека на глобальное мышление, на космические цели, на мечты о будущем.
Заметим, что помимо природы, там всё-таки был ещё город с двухсотлетней историей и с памятником Витусу Берингу в самом центре. Петропавловск всегда славился в первую очередь своим портом в Авачинской бухте, такой просторной, что в ней якобы могут разместиться все флоты мира. Ну и промышленностью своей город тоже был уже знаменит, а вот с наукой и культурой… Кроме детской областной библиотеки, драмтеатра да офицерских клубов, где крутили кино и устраивали танцы, — практически ничего.
Именно в 1950-е годы всё здесь только зарождалось и строилось. 1955-й — литературное объединение при газете «Камчатская правда». 1956-й — свой Союз журналистов и большой кинотеатр «Камчатка». 1957-й — «Книжная редакция» при той же газете, ставшая в 1964 году издательством. 1958-й — широкоэкранный кинотеатр «Октябрь» и педагогический институт, первый местный вуз. 1959-й — Военно-исторический музей. Ну и так далее: стадионы, бассейны, театр кукол, музыкальное училище, телецентр, институт вулканологии, филармония, писательская организация…
И всё это — после отъезда Стругацкого. А при нём — только медведи, спускающиеся к морю, как у себя дома. Романтика!
По мере наступления холодов романтика заканчивалась — начинались выживание и работа, зачастую рутинная и скучная. Собственно, АНа приписали к разведотделу штаба дивизии, и прочитывал он на английском и на японском уйму документов, как правило, секретных, но от этого ничуть не более увлекательных, а также изучал сообщения в открытой печати, среди которых нужно было вылавливать сведения, представлявшие интерес для военной разведки. Как мы узнали много позже из романов, скажем, Роберта Ладлэма, подобная работа в США оплачивалась весьма высоко, а специалистов такого рода не просто ценили, но и отстреливали иногда. Однако в начале 1950-х на Камчатке шпионские страсти бушевали не слишком, и Бог миловал Аркадия от повышенного интереса различных спецслужб.
С нарушителями границы — как правило, это были рыбаки, — он сталкивался не раз, сопровождая экипаж патрульного катера, и допросы проводил, но с настоящими диверсионными группами, по счастью, столкнуться не пришлось. Ещё повоевал однажды с мародёрами — было и такое. В ночь с 4 на 5 ноября 1952 года в 3 часа 55 минут случилось землетрясение, около пяти утра — первый вал цунами, через 20 минут — второй, ещё более мощный, следом — третий. Эпицентр был в океане, восточнее островов, поэтому пострадало и восточное побережье Камчатки, а максимальные разрушения пришлись на остров Парамушир, южнее Северо-Курильска. Вот и появилась работа у созданной полтора года назад сейсмической станции «Петропавловская». Но ещё больше работы было у военных. Официально их бросили на помощь населению, но Аркадий вылетел вертолётом на Парамушир и, очевидно, ещё на Шумшу (по-японски правильнее Сюмусю) переводчиком в составе спецгруппы, и друзья догадывались, что главной задачей там было предотвратить проникновение или, наоборот, бегство японской агентуры. К тому же разломы и океанские волны вскрыли несколько старых подземных схронов, о которых забыли или не знали все эти семь лет, прошедшие с победы над Японией. Оружие и боеприпасы надо было срочно брать под контроль.
А вообще разрушений и пострадавших было много, да и жертвы немаленькие, но в то время об этом умолчали в газетах. АН никогда и нигде не рассказывал подробно о цунами. Может, потому, что дал подписку и так уж и решил хранить молчание вечно, а может, слишком уж неприятно было вспоминать всё, что он там, на островах, увидел. Руины, трупы, раненые, мародёры, холод, грязь, человеческое горе… И на этом фоне — сбор разведданных, выявление агентов, уничтожение врагов — тоскливо и отвратительно.
Именно на Камчатке АН начинает очень активно работать литературно. Обсуждение планов и замыслов становится основным содержанием его переписки с братом. Вот выдержки из совершенно замечательных писем октября 1952-го: