А ниже в письме от 5 марта идёт такой текст:
«Как видишь, моя литературная программа начала меняться в самом начале. Следующее на очереди — „Каждый умирает по-своему“ — пьеса. Ты прав, пьесы мне нравятся именно этой благословенной возможностью отделаться от дурацких интерлюдий между зернами необходимого материала. Тем более что сюжет моей пьесы позволяет с успехом обойтись безо всяких описаний. А ведь есть чудесные пьесы, верно? Возьми „Опасный поворот“ (Джон Б. Пристли. — А.С.). Или „Сорок девятый штат“ (Джеймс Олдридж. — А.С.). Или „Тележка с яблоками“ (Бернард Шоу. — А.С.). Кстати — а-а-а! — немедленно найди в магазинах эту пьесу и сейчас же вышли мне. По-английски, конечно. Она называется, кажется, „An apple chart“ или что-то в этом роде. Так вот, я совсем не так предубежден против пьес, как ты. Собственно, как я уже тебе, кажется, писал, эта пьеса почти написана, остались мелкие изменения».
«Каждый умирает по-своему» — название является очевидной аллюзией (сознательной или подсознательной) на знаменитый тогда антифашистский роман Ганса Фаллады «Каждый умирает в одиночку», вышедший в Германии в 1947 году и уже через год — на русском языке в СССР. АН даёт своей пьесе ещё и подзаголовок — «Без морали». А ведь она и впрямь была сделана практически целиком. Беда лишь в том, что, не считая нескольких сцен, переписанных по три и даже по четыре раза, основной объём рукописного текста существует в двух вариантах — первом, условно черновом, но законченном и втором — заметно переделанном, улучшенном, но… без финала. А ведь там и финал должен был измениться. Неизвестно, существовал ли этот текст вообще, но в том виде, как он есть, для театра годится не слишком. А жаль! Пьеса прелюбопытная, фантастическая, и, как уже мог догадаться внимательный читатель по одному лишь названию, она и является воплощением юношеского замысла о семи днях до конца света. Правда, дней теперь стало три — для более напряженной драматургии, — это во-первых. Во-вторых, действие перенесено в неназванную капиталистическую страну: одно дело языком чесать и совсем другое — текст для публикации готовить. О низости человеческой, о предательстве, о ненависти, о том, как люди напиваются, звереют и убивают друг друга за считаные минуты до неизбежной всеобщей гибели — разве обо всем этом можно было писать на советском материале? Ну и последнее существенное различие со старым вариантом: вместо фарсового хеппи-энда с ошибкой учёных здесь полномасштабный эсхатологический кошмар. Нарочитое обличение буржуазной морали и даже торопливо вписанная во вторую редакцию руководящая и направляющая роль коммунистов никак не спасала это упадническое произведение, и конечно, пьеса с жутким названием, да ещё и с откровенными эротическими сценами (!) не имела никаких шансов быть поставленной в Петропавловском драмтеатре 1953-го года. Не больше шансов было у неё и во все последующие советские годы, даже на столичных сценах; стилистика-то у пьесы, вообще говоря, близка не к «Стране багровых туч», а к «Гадким лебедям» и «Граду обреченному», ну, во всяком случае, к «Второму нашествию марсиан», так что можно себе представить, как бы расцветили этот сюжет зрелые АБС. Но, к сожалению, по той или иной причине АН не дал существующим черновикам никакого хода, даже не обсуждал их с братом на уровне идеи. Отдельный вопрос — что можно сделать с этим сегодня? Я бы, честное слово, предложил хорошему режиссёру для театра — диалоги-то там великолепные!
Кстати, именно поэтому Аркадий так тяготеет в тот период к пьесам. Он — от природы мастер диалога. Реплики — замечательные, точные, с юмором, уже готовые фразы их будущих совместных книг. Но экспозиция, описания, рассуждения получаются у него куда хуже. В некоторых местах просто диву даешься: неужели это писал АНС?! Всё-таки уже 27, 28 лет, пишет не первый год, как же это он так небрежен к деталям, так невнимателен ко второму смыслу, так нечуток к фонетике?.. Ответ прост. Это всего лишь один Стругацкий. Реальная половина писателя. Половина таланта. Как фотонный отражатель «Тахмасиба» с наполовину уничтоженным зеркалом — на нем, конечно, можно один раз каким-то чудом вырваться из Юпитера, но потом всё равнодолго не протянешь…
«Дальше идёт „Румата и Юмэ“. Здесь вопрос посложнее. Время — наши дни. Место — острова юго-западной части Тихого океана. Тема — примерно „Тарзановая“. Основная задача — написать интереснее, чем писал Берроуз. Главное действующее лицо — полусверхчеловек (помесь человека с небожителем). В смысле техники любых затруднений нет, а вот как изобразить всю эту кутерьму — осьминоги, гидропланы, эсминцы, туземцы, военные базы, любовь — в более или менее стройном порядке? В общем, попробуем».
От «Руматы и Юмэ» то ли сохранилось буквально несколько листов, испещрённых густой и многократной правкой, то ли и были написаны всего лишь десять страничек. Собственно, это прямое соревнование с Эдгаром Райсом Берроузом, свой вариант «Тарзана», напоминающий ещё и «Конана-варвара». Не уверен, что АН уже читал в те времена Роберта Говарда, да и какая разница? «Борьбу за огонь» Рони-старшего наверняка читал. В итоге получился совершенно впоследствии несвойственный АБС жанр фэнтези. Впрочем, на тот момент термина такого у нас ещё в ходу не было, а молодому Аркадию, что вполне естественно, хотелось попробовать себя во всех жанрах и стилях. Конечно, было бы любопытно посмотреть, как поведет себя Румата-Тарзан, оказавшись среди гидропланов и эсминцев, но до этого, к сожалению, на десяти страницах дело не дошло. Первобытные же разборки с копьями в руках интересны, пожалуй, лишь языковыми находками в именах, названиях и речевых характеристиках.
«— Антэм-Сарда! Оэ, Антэм-Сарда, будь проклят отец, зачавший тебя, и мать, носившая тебя в чреве своём!
Мальчик уже давно привык и к резким гортанным звукам чужого языка, и к кличке Антэм-Сарда, „Рыжеволосый с Севера“. Но он не забывал своего настоящего имени — Румата, как не забыл и своего отца, и мать. Отец его был могучим вождем и великим охотником среди своего племени, и враги устрашались, когда он, вымазав лицо и грудь кровью убитых, посылал им вслед свой воинственный клич. А мать — мать была лучшей из женщин, в боях она шла бок о бок с отцом, а после боёв отец отдыхал у неё на коленях, пока Румата и его маленькая сестра баловались около них, крича и визжа, барахтаясь у его ног».
Согласитесь, вполне залихватское начало, способное увлечь любого поклонника романов-фэнтези.
А вот «Сальто-мортале» представляет собою уже вполне продуманную вещь, по духу такую беляевско-гриновскую, по замыслу — уэллсовскую, местами живую и яркую, местами довольно искусственную… Тема обмена разумов, открытая в фантастике, кажется, всё-таки Уэллсом, сегодня уже основательно заезжена, а тогда, пожалуй, ещё могла бы выглядеть свежо, но опыта не хватило. И, в общем, понятно, почему АН (тем более вдвоём с БНом) не стал после заканчивать эту повесть. Она больше напоминала лоскутное одеяло, да и в рукописи причудливо перемешивалась с другой повестью — про Венеру. И, что особенно любопытно, он писал их так: одну, листая тетрадку слева направо, а другую — справа налево. Для чего? Загадка! И пока поймешь этот принцип, намаешься искать, где же продолжение текста. А тут ещё две повести вперемежку без всякого смыслового соответствия. Вот это ребус!
В итоге из незаконченного «Сальто-мортале» кое-что перекочует в произведения АБС. Главным образом две вещи: идея воздействия на нейроны мозга — для рассказа «Шесть спичек» и название страны Арканар — для «Трудно быть богом», разумеется. (Кстати об Арканаре. В интервью Илану Полоцку в ноябре 1974-го в Дубултах АН расскажет, что в Арканар он ещё в детстве играл с братом. Может быть, так называлась одна из стран-участниц тех самых «напольных» военных игр, а может быть, это ещё из ранних сочинений, совместных с Игорем Ашмариным).