Более того, уход от «объяснений» позволял Стругацким использовать экзотический, но очень эффективный художественный прием. Суть его состояла в том, что читатель, столкнувшись с искусственно «обрезанной» линией сюжета, сначала искал ответы на незаданные вопросы, заново перебирая текст, потом пробовал домыслить дальнейшее (или предшествующее) сюжетное пространство и, наконец, добирался до идеи: «А почему они здесь резанули? Ведь они… специально!» Умные читатели — а таких в среде советских интеллектуалов хватало — на последнем этапе этого маршрута добирались до мысли: «Вероятно, не это в тексте — главное. Думать надо о другом. Итак, отрешимся от сюжета, от приключений, от антуража, подумаем хорошенько: о чем с нами говорят?»
Прием работает следующим образом: нигде в «Попытке к бегству» не сказано, каким образом Саул попал в будущее. И не нужно искать решения данной загадки. Не нужно, поскольку совершенно не важно. А надо думать о столкновении интеллигента-гуманиста с архаичными механизмами политической власти.
Нигде на страницах повести «Жук в муравейнике» нет ни единого намека на то, как будут развиваться события после того, как Сикорски ранил Абалкина. И нигде нет подсказки, следуя которой читатель поймет, какая беда произошла с прогрессором на Саракше, отчего он так взбесился. А в одном из ранних черновиков повести всё было подано на блюдечке с голубой каемочкой: умирающий врач Тристан в бреду раскрыл Абалкину часть его «тайны личности». Убрав эту «прямую» информацию, Стругацкие сделали повесть намного сильнее. И не надо ломать себе голову над сюжетными недосказанностями! Стоит поразмыслить о давлении системы, пытающейся заботиться о безопасности, на людей, принципиально не укладывающихся в схемы «нормального» поведения, но несущих в себе, быть может, ростки будущего.
Что там было в Арканаре, после того как дон Румата Эсторский принялся крошить аборигенов? Как сложилась судьба королевства? Да какая разница! Стругацкие немилосердно тыкают читателя в тезис о том, что господство «серых» неизбежно приведет к победе «черных». Вопрос в мере и интенсивности противостояния «серым», а не в том, какое правительство возглавит арканарскую помойку.
Авторы этих строк не всегда готовы согласиться с нравственными, социальными и философскими убеждениями Стругацких, высказанными в этих четырех повестях. Однако есть и другая, чисто литературная сторона вопроса. Прием искусственного «обрубания сюжета» свидетельствует о резко выросшем писательском мастерстве. Надо признать, что всякий раз «отказ от объяснений» создает эффект ледяного душа. Авторы словно говорят: «Что, друг мой, ты разочарован? Ты недоволен? Тебе мечталось о сладкой конфетке под названием „всё понятно“? Не туда сунулся. Думай! Тебе сделали холодно и неприятно, чтобы ты не благодушествовал, а шевелил мозгами». В итоге сей прием весьма сильно растормаживает осмысление текста, программирует на поиск внесюжетных и внедекорационных смыслов. Примерно так, как если бы на середине беседы один из собеседников задал вопрос, развернулся и ушел, оставив второго недоумевать: отчего же он недоговорил? Что за невежливость такая! А первый-то уже сказал всё важное, надо только понять, к чему какое слово говорилось, или… больше не вступать в беседы с идеологом.
26
Рассказывая в «Комментариях к пройденному» о работе над текстами конца 50-х — начала 60-х (до повести «Попытка к бегству» включительно), Борис Натанович довольно часто входит в рассуждения о литературной технике. Иными словами, о складывании определенного набора художественных приемов, определенного писательского стиля братьев Стругацких. Этот разговор ничуть не вытесняет со страниц «Комментариев к пройденному» пассажи о содержательной стороне текстов. Но вот какая особенность: то затухая, то возобновляясь, разговор этот ведется постоянно до 1962 года, а позднее Борис Натанович обращается к этим вопросам очень редко. Собственно, всего четыре раза и притом кратко, мимоходом. Во-первых, он констатирует: в повести «Отель „У погибшего альпиниста“» был поставлен эксперимент, в ходе которого производилось некое насилие над устоявшимися канонами детективного жанра; эксперимент дал неудачный результат. Во-вторых, рассказывая о «Жуке в муравейнике», он возвращается к живительному «отказу от объяснений» (тому самому, что с блеском был впервые применен в «Попытке к бегству») и выражает полное удовлетворение достигнутым результатом. В-третьих: документализм повести «Волны гасят ветер» — ново, интересно; в-четвертых, «Отягощенные злом» — сложная, быть может, излишне переусложненная вещь. Невольно напрашивается вывод: выработав определенную манеру письма между 1959 и 1962 годами, братья Стругацкие строго придерживались ее на протяжении всего периода, когда создавались самые известные их вещи. И стиль на такой немалый срок был сформирован именно двумя их ключевыми произведениями: повестями «Путь на Амальтею» и «Попытка к бегству».