Сейчас я понимаю, что могла бы быть ближе к нему и лучше его понять».
А буквально лет пять назад Римма Фёдоровна написала стихотворение. Оно называется «Попытка к бегству» и посвящается Аркадию Стругацкому:
Рассказывает Елена Ванслова
«Это был гренадёр, красавец, хоть с усами, хоть без усов, выправка и чарующие рассказы о чём угодно. Женщины действительно сами на него вешались. И он всегда знал, за кем приударить. Я, например, не его женщина — пресновата, он это безошибочно определял, и мы просто дружили. А вообще, у нас же нравы были тогда совсем другие: понравилась, значит, сразу в постель — мы так не считали. Аркадий — считал, и Лена так считала — они нашли друг друга в этом плане. Ноя убеждена, что вот такие вещи делают человека более несчастным. Гиперсексуальность может быть от рождения, но как образ жизни — это от плохого воспитания. Мужского, отцовского воспитания не хватало ему. И разницы между культурой и образованием он тогда в молодости совсем не видел. У них с Леной тормозов не было, страсть была мощная, красивая, необыкновенная. Но десятилетиями такое длиться не может. Он мне не плакался в жилетку, но я чувствовала уже, что в семье не всё в порядке, и принимала скорее сторону Аркадия. С другими женщинами я его не встречала. Но слышала об этом, конечно».
Вспоминает Людмила Абрамова
«Он умел вести себя с женщинами. Он был красавец, но он был исключительно воспитан, во всяком случае, на фоне среднего советского человека. Это не без влияния ВИИЯКА. Они даже были похожи чем-то с Мишей Анчаровым, при всей ревности друг к другу, похожи в чем-то лучшем, их соперничество было, полагаю, на женской почве — не конкретную женщину не поделили, конкретная, думаю, разорвала бы себя, чтобы успеть и туда и сюда. Просто они оба имели одинаково сокрушительный успех, а потому друг друга и ревновали. Он был добрый Дон Жуан. Дон Жуан вообще добрый по определению. Но он был очень добрый. Он хотел любить всех. Я знаю многое о нём, но далеко не всё считаю нужным рассказывать».
И на закуску — мнение мужчины.
Рассуждает Виктор Санович:
«Пусть меня лучше застрелят, чем я буду писать мемуары о нём. Это нельзя. Потому что одно дело, когда люди впускают к себе и это знает вся Москва, и совсем другое — писать об Аркадии Стругацком. Он был очень целомудренный мужчина, очень стыдливый. Понимаете, это как персонажи Бориса Балтера, которых он описывал в романе „До свидания, мальчики“. Стругацкий ведь был мужчина со всеми онёрами, и чтобы женщина играла в его жизни какую-то абсолютную роль — так не было, ни с кем, но рыцарственность и чувство чести — вот это было. Несмотря на все мужские игры. Целомудрие было непреложное, свойственное целому поколению — вот это надо понимать».
А вот что говорил на эту тему БН, давая большое интервью «Плейбою» для ноябрьского номера 1995 года. Журнал только-только начал издаваться тогда на русском языке.
«В восприятии литературы мы — аскеты, даже в каком-то смысле пуритане. Хотя в жизни никогда пуританами не были, особенно Аркадий — красавец, жизнелюб, жуир и большой ценитель женщин. И, тем не менее, когда мы играли в карты, пили водяру или травили анекдоты, у нас не было принято обсуждать вопросы секса. Можно было рассказывать сколь угодно неприличные анекдоты, но никогда не. обсуждались подробности чьих-то любовных похождений. Просто никому не приходило в голову говорить о столь интимных вещах. Как, скажем, вряд ли кому-нибудь в здравом уме захочется рассуждать об особенностях своих естественных выделений. И этот внутренний запрет играл большую роль, когда мы работали. Если кому-нибудь из нас приходило в голову вставить сексуальную сцену, то второй морщился, говорил: да ну её на фиг, обойдёмся и без неё. У нас есть пара сексуальных сцен, но они носят, так сказать, формальный характер.
…Нам было малоинтересно об этом писать. Мы ставили перед собой несколько более возвышенные задачи, типа проблемы разума во Вселенной, что, согласитесь, мало стыкуется с проблемами гениталий. Хотя, при желании, и здесь можно узреть связь».
Мы тоже ставим более возвышенные задачи.
Вперёд и вверх, читатель!
Глава двадцатая
СУДЬБА С ТВЁРДОЙ ПОХОДКОЙ
Странное наступило время. Глухое, беспросветное, душное. Ушла в далёкое прошлое эйфория 60-х, быстро забывалась отчаянная борьба 70-х за право на собственную свободу. АБС одержали важную, нелокальную, тактическую победу. А стратегические задачи представлялись теперь всё более нерешаемыми. Наступила пора чёткого разделения на то, что можно говорить, и то, чего нельзя говорить ни в коем случае, на то, что пишешь для публикации, и то, что пишешь исключительно в стол, для души. И для будущих поколений. Бороться за себя уже не хотелось — хотелось бороться именно за эти будущие поколения.
Начало 80-х. Эпоха унылая до тошноты.
Унося тысячи жизней, шла ставшая уже привычной война в Афганистане. На самом деле это была не единственная война. Советский Союз вел много войн, точнее одну большую войну по всему миру, претендующую на то, чтобы называться второй столетней. А сама советская власть представлялась теперь тысячелетним рейхом. Не видно было не единой трещинки, куда удалось бы вогнать хоть какой-то клинышек, чтобы расколоть, развалить этот незыблемый монолит. Так видели ситуацию мы, совсем юные тогда граждане СССР. И практически так же воспринимали это АБС и их ровесники.
Были и те, кто воспринимал иначе, но они либо уезжали, либо сидели. Такие варианты были у каждого. Но АБС уже сделали свой выбор.
В те времена АН частенько сиживал в ЦДЛ за одним столиком с Аркадием Аркановым.
«Пил он много, но никогда не пьянел, — вспоминает Аркадий Михайлович. — Это Марик иногда уставал и сдувался. Аркадий Натанович никогда. В нём было удивительное, высокое благородство. Отсюда и эта наша игра в дворянство, это подчёркнутое обращение на „вы“:
— Аркадий Михайлович, сегодня, вы, как и обычно, предпочитаете стейк? О, я понимаю ваш тонкий вкус! А я уж по-простому…
И заказывал тот же стейк. Вообще, мы ели вполне обычную еду. Гурманства никакого не было. Главное — общение. И, кстати, о здоровье — никаких разговоров, хотя я прекрасно понимал, что он старше меня, а Аркадий прекрасно знал, что я — по первой профессии врач. Но он никогда не думал о своём здоровье. И соответственно, мне в голову не могло прийти, что ему уже так не долго осталось жить на этом свете.