«14.01.66 — …Ким (Роман Николаевич. — А.С.) говорил, что Казанцева предупредили на партбюро за страсть к доносам. Но это ещё не проверено. Нравится мне наша московская организация».
«16.05.66 — От Казанцева ничего не слышно, если не считать нового доноса относительно зарубежной фантастики в Б-ке мировой фантастики. Уже опять мылили холку издательству. Но вряд ли Казанцев на этом успокоится. Он где-то за кулисами готовит новую пакость».
«05.06.66 — Позавчера состоялось отчётно-перевыборное собрание творческого объединения прозы Московского отделения Союза писателей, и меня выдвинули кандидатом, а затем избрали членом этого бюро 252 голосами против 50. Вот так. Прочувствовал? Если да, то продолжаю…»
Казанцев при этом орал не своим голосом, что он решительно протестует, что Стругацкий скомпрометировал себя идеологически порочными книгами, что о Стругацких, наконец, есть специальное постановление ЦК ВЛКСМ!
В тот раз он проиграл, хотя постановление и в самом деле было.
«9.01.71 (пишет БН) — Мееров был в декабре у Казанцева. Казанцев помнит Ал. Ал-ча ещё по „Защите-240“, а потому считает своим. Много было разговоров о том, что „вот мы с вами понимаем фантастику, а эти, новые, братья всякие, только всё изгадили…“».
И, наконец:
«19.06.76 — Стало известно, что Казанцев и Колпаков написали чудовищно мракобесные доносы в „Правду“ самому Зимянину (в то время — главный редактор первой газеты страны и без пяти минут секретарь большого ЦК. — А.С.). Суть — сионисты в фантастике заедают православных, с одной стороны, а с другой — интеллектуалы отлучают от издательств партийных. Бред, но отвратно».
По-моему, достаточно. Казанцев шёл в ногу со временем: статьи и выступления на собраниях всё чаще заменялись телефонными звонками наверх и письменными доносами. В общем, к моменту трогательного «братания» в апреле 1981-го отношения его с АБС были уже именно такими, как описано в «Хромой судьбе». Кстати, до плотной работы над ней оставалось тогда меньше года.
Эту повесть не принято зачислять не только в первую тройку, но даже в первую десятку книг АБС. Понятно. Она — первая, да по существу, и единственная их нефантастическая книга. Повесть о фантасте. Фантастические сюжеты только разбросаны по ней в изобилии — не реализован ни один. Но я люблю эту повесть как-то особенно нежно именно за этот её «сугубый реализм» и прозу жизни — Прозу с большой буквы. И ценю её саму по себе безо всяких вложений. Мне даже фрагменты из «Града обреченного» (по журнальному варианту) были там не нужны. Вполне самодостаточная вещь. А уж «Гадких лебедей», тем паче, не могу и не хочу смешивать с печальной историей Феликса Сорокина. «Хромая судьба» — это уникальная и, безусловно, удачная попытка АБС написать автобиографическую повесть. Правда, суженная до биографии одного АНа и потому единственная у них, где хоть краем глаза читатель видит Москву. Подметил это Михаил Шавшин из группы «Людены», а я прочёл и не поверил ему. Да что я — сам БН удивился, но теперь уже многие разобрались: Москвы больше нет нигде, только упоминания топонима, а так — ни описаний, ни воспоминаний, ни тем более сюжетов, развернувшихся на улицах столицы. Вот какая уникальная повесть. И сочинялась она долго-долго.
Идея — сначала в виде пьесы про заимствованную у Акутагавы Мензуру Зоили, она же Изпитал (измеритель писательского таланта) — впервые мелькнула ещё в ноябре 1971-го в Комарове, когда заканчивали «Пикник». Потом подвёрстывались к этому замыслу и война с «МГ» в реальных фактах и документах, и желание сделать вещь очередным продолжением «Понедельника», и «Охота на василиска» — погоня за человеком, которого было опасно обижать, и сюжет об эликсире бессмертия, так и застрявший в повести изящным осколочком… Примерно к концу 1980 года все эти раздумья и метания перерастают в решимость писать и опять, как «Град», без всякой надежды на публикацию. Что ж, не привыкать! Но… неласковый 1981-й спутает все планы. Только в октябре БН доедет до Москвы, где познакомится с доктором Черняковым, и доктор поставит ему полушутливый диагноз: «С сердцем всё в порядке — перед нами обыкновенный обожравшийся большой советский писатель». В этот приезд они ничего не напишут. Будут только обсуждать «Хромую судьбу», всё ещё называемую «Мензурой Зоили», а потом — закинутую Вайнерами идею сотворить в соавторстве (вчетвером!) фантастический детектив. Однако уже в январе 1982-го опять в Москве появляется новое рабочее название — «Торговцы псиной» — и начинается работа всерьёз.
Второй раунд состоится в феврале, третий — в марте, на апрель они сделают перерыв. А в мае уже будет закончен черновик. И всё это в Москве. Что ж, для данной вещи вполне логично, хотя на самом деле логика тут совсем другая — логика Елены Ильиничны. Вообще, со здоровьем у АНа всё более-менее сносно, за лето он дважды съездит пообщаться с читателями. В июне — в Горький, где ещё и запишется на местном телевидении для научно-популярного фильма «Тайна всех тайн» — о контакте с внеземным разумом, и в очередной раз нелицеприятно выскажется о вмешательстве инопланетян в наши проблемы. Кстати, примерно в это же время сочинялся и сценарий мультфильма о пришельцах. А в августе он по приглашению Общества любителей книги побывает в Саратове и в Энгельсе. Выступления пройдут при полном аншлаге, и вообще ему очень понравится тамошняя публика.
В начале осени АН вдруг расщедрится на редкую по длине запись в тетради дневника. И там так много интересных набросков и просто неординарных мыслей — грех сокращать хоть что-то!
«4.09.82 <…> Для ТП („Торговцы псиной“. — А.С.)
1. Реминисценции
а. История первой любви
б. Эпизод с агрессивной глупостью (сортир и полковник Снегирёв) (очевидно, случай с дрожжами в канском сортире — в повесть эпизод, к сожалению, не вошёл. — А.С.)
в. Эпизод под Кингисеппом — убийство немца
г. Эпизод на Камчатке: увязшие в болоте танки, и танкисты уныло поют „А первой болванкой…“
2. Текущее чтение: Джеймс Клейвелл „Сегун“. <…> Книга неуклюжая, но интересная, множество ошибок, хотя автор и выразил благодарность ориенталистам.
3. Рассуждение о критике.
Ни как писателю, ни как читателю критика никогда и ничего мне не давала. Точнее, как писателю много вреда. По поводу „Новых сказок“: Желтобрыжейкин — „Сорокин-Воровкин настрекотал книжечку, редактор издал, вот и получилось обоим детишкам на молочишко…“ И Поросятников подхватил: „Чему учит Сорокин нашего молодого читателя?..“
Фонетически отвратные фамилии.
Маяковский: „Между писателем и читателем есть посредники, и вкус у этих посредников очень средненький“. Впрочем, это он, кажется, не о критиках, а об издателях. Всё равно верно.
4. О Рите надо упомянуть раньше. Однажды в порыве нежности и отчаяния: „Не надо писать книг, не надо рожать детей“.
5. Чачуа в подпитии, бряцая на гитаре и значительно поглядывая на захмелевшую Риту, поет: „Горела, падая, ракета, а от неё бежал расчёт…“ и „Скатертью, скатертью хлорциан стелется и забирается под противогаз…“
6. В связи с руководителем писательской организации: за всю жизнь не встречал ни одного начальника, к которому питал бы искреннее уважение. Разве что в училище зимой 43-го лейтенант, командир взвода, на лютом морозе с поднятыми ушами, ладный, лёгкий, зловещий. „Что вы ко мне как к спекулянту подходите? Что вы щуритесь, как коровья задница после случки?“ Он был из Бреста, один из немногих. Это о нашем председателе: принял делегацию писателей из Уругвая за делегацию писателей из Парагвая.
7. А вот создать бы такой аппарат — скажем, установить его в Бейруте под бомбами и снарядами, чтобы он транслировал на весь мир ужас, боль и отчаяние гибнущих, на стадионы, где вопят болельщики, на склады, где воруют кладовщики, в кабинеты к большим и малым бюрократам, — то-то все кинулись бы к посольствам, забросали бы окна камнями, забили бы бревнами в двери…