Спустя два года встречаем аналогичное замечание (система отношений прежняя):
«Да, о стихах. Пиратская песня пулковского героя мне понравилась, хотя мне слишком что-то бьют в нос „пенные бокалы“, „искристый огонь“, „усталые глаза“. Может быть, старею?»
И очень любопытно дальше:
«Что касается ВАМПИР'а, (БН сегодня не помнит, что это был за „вампир“ такой, понятно, что аббревиатура, очевидно, какое-то самодельное издание или творческое объединение. — А.С.), то предложение с удовольствием принимаю. Правда, не совсем понятно, почему ты считаешь, что я „подхожу, как никто из вас“? Это, брат, ошибка. Ты вообще всё ещё смотришь на меня, как на „большого брата“ благословенных времён, когда тебе было десять лет и ты ловил каждое моё слово с восторженно раскрытым ртом. Не те времена, Бэмби, ты вырос, а я постарел, отупел немного. Пришло время мне смотреть на тебя с надеждой и восхищением. Конечно, я сделаю my best, но много от меня не жди. Только присылай мне фото, и побольше притом».
Отметим эти неслучайные комплименты АНа и заглянем сразу на шесть лет вперед. 14 августа 1958 года АН запишет в дневнике (не в письме, а в дневнике — исключительно для себя!):
«Тщился над мозгозаврами. (Это один из ранних замыслов для рассказа, от которого они оба как раз и откажутся на следующий день. — А.С.) НичеГо. Говно получилось. У Бориса — хорошо. Он всё-таки гораздо сильнее меня. Теперь я буду на подчинённых ролях. A la Лёва Петров».
Это к вопросу, который вечно всех занимает: кто был лидером в тандеме? Не было лидера. Даже когда БНу всего двадцать пять. Другая у них была система отношений.
Летом 1951-го, перед вторым курсом, Бориса отправляют на практику в Казахстан, в Алма-атинскую обсерваторию, к одному из старейших наших астрономов академику Гавриилу Андриановичу Тихову, в секторе которого он занимался вполне фантастической наукой — астроботаникой. Именно для развития исследований по прогнозированию возможности существования жизни на других планетах солнечной системы при Академии наук Казахской ССР был организован этот сектор. В обсерватории Тихова установили привезенный из Пулкова Бредихинский астрограф, а позднее — двадцатисантиметровый менисковый телескоп Максутова, удобный даже для экспедиционных работ и использовавшийся для фотографических и спектральных наблюдений Луны и планет. Можно себе представить, как это всё увлекало восемнадцатилетнего Бориса.
На обратном пути он заезжал в Москву к родственникам, может, специально, а может, просто были проблемы с прямыми поездами до Ленинграда. АН в это время служит в Канске и пишет ему чуть позже в письме от 4 августа 1951 года:
«Наконец-то ты в Москве — факт сам по себе достаточно отрадный, чтобы отметить его хорошей выпивкой, что я не замедлю сделать в ближайшее время. Что касается твоих претензий ко мне в отношении писем, то дело в том, что я и не подозревал, что ты задержишься в Алма-Ата так долго. Значит, рабочей обстановкой ты остался неудовлетворен…»
Вот единственная эмоциональная подробность о той поездке. Сегодня БН уже не помнит, чем именно остался недоволен, а посмотреть Алма-Ату и вообще Казахстан было, конечно же, очень здорово. Всё шло в будущую писательскую копилку. Алма-Ата, например, стала родным городом жены Алексея Быкова — знаменитого межпланетчика, героя большого цикла повестей и рассказов.
На преддипломную практику БН ездил в 1954 году в Абастумани. Поездом только до Ахалцихе, а дальше автобусом, надо думать, до города, а до обсерватории — пешком. Места там гористые, живописнейшие и весьма дикие по тем временам, до турецкой границы куда ближе, чем до Тбилиси или до моря. В общем, впечатлений самых разных осталось от этой поездки много, вот только при полном отсутствии денег ужинать приходилось зачастую зачерствелым позавчерашним хлебом и запивать его водой из-под крана. Хорошо ещё, хоть вода в кране и не надо было на колодец ходить. Но вообще, молодость есть молодость. Всё равно весело было, а главное, астрограф в обсерватории стоял нормальный, вполне современный, и работа шла, как надо.
По распределению после окончания университета весной 1955-го БН должен был идти в аспирантуру на кафедре астрономии матмеха. Но добрые люди предупредили его заранее, что ему этот вариант не светит — согласно всё тому же пятому пункту. Кампанейщина антисемитская уже миновала, но по существу мало что изменилось, и борьба с «засоренностью кадров» продолжалась всё с той же завидной методичностью. И опять было обидно, но теперь, умудренный опытом, унывал он совсем недолго и сумел поступить в аспирантуру Пулковской обсерватории. Туда взяли практически без проблем.
У Бориса была сделана в свой черед весьма любопытная курсовая, связанная с динамикой поведения так называемых широких звёздных пар, и его научный руководитель Кирилл Фёдорович Огородников счел эту работу достаточным основанием для кандидатской диссертации. Почти два года работал БН над этой своей темой, ну а когда подошло дело к защите, сам же и раскопал в обсерваторской библиотеке, что практически ту же самую работу проделал тринадцать лет назад великий индус из Лахора — американский астрофизик Субраманьян Чандрасекар, впоследствии нобелевский лауреат. С одной стороны, оно, конечно, было лестно — обнаружить, что ты самостоятельно и независимо повторил путь такого учёного, — с другой стороны, безумно жаль потраченного времени. И опять же — обидно! Кандидатом наук стать не удалось, прошёл, как это называлось официально, только теоретический курс аспирантуры. Ну а с третьей стороны, заметим (уже с позиций нашего времени), как же им тогда плохо было без Интернета и без единой компьютерной базы данных! Ну и железный занавес, понятное дело, подгадил. В сугубо прикладных областях — там хоть шпионы следили за деятельностью друг друга, а тут, в области фундаментальной науки из-за дефицита нормального общения сколько светлых голов вынуждены были параллельно и нерационально расходовать свои драгоценные мозги на одно и то же!
Но и эту свою неудачу БН пережил легко. Собственно, к тому времени, они уже вовсю работали в соавторстве с АН, и, если мыслить широко, нетрудно было прийти к лежащему на поверхности выводу: всё, что ни делается, — к лучшему. Значит, не судьба идти в науку. Значит, предначертано им сделать литературу главным делом в жизни. Понятно, что не так сразу, понятно, что научную работу в том или ином виде бросать было не только рано, но и невозможно — чисто практически. Литература-то ещё не кормила. Да и будет ли кормить?.. Так что пошёл БН, солнцем палимый, работать на счётную станцию ГАО, то есть всё той же Пулковской обсерватории. И было это его первое серьёзное знакомство с информационными технологиями, которые так ещё никто не называл, или с кибернетикой, которую по-прежнему называли буржуазной лженаукой. Компьютеры стали ещё одной его любовью — на всю жизнь, вплоть до наших дней. И уж конечно, для книг АБС эти знания, эти навыки, этот опыт дали ничуть не меньше, чем знания астрономические.
А уж рассказывать о том, как он там работал, в этом вычислительном центре — совсем ни к чему. Об этом всё написано и в книгах.
«— …Вот вы приходите на работу. Обычные трудовые будни…
— Хорошо. Будни. Я ложусь на вычислитель и думаю… Час думаю. Другой думаю. Третий думаю…
— И наконец?..
— Пять часов думаю, ничего у меня не получается. Тогда я слезаю с вычислителя и ухожу.
— Куда?!
— Например, в зоопарк.
— В зоопарк? Отчего же в зоопарк?
— Так. Люблю зверей.
— А как же работа?
— Что ж работа… Прихожу на другой день и опять начинаю думать.
— И опять думаете пять часов и уходите в зоопарк?
— Нет. Обычно ночью мне в голову приходят какие-нибудь идеи, и на другой день я только додумываю. А потом сгорает вычислитель.
— Так. И вы уходите в зоопарк?
— При чём здесь зоопарк? Мы начинаем чинить вычислитель. Чиним до утра.