Так и пошло всё в авторской редакции. Но фамилия Стругацкого в книжке стоит.
Вот мы и перешли плавно к следующему — 1961 году. С работой всё было примерно так же: много писем и мало встреч. Весной начинается плотная работа над «Стажёрами». Идея их возникла ещё минувшей осенью, а зимой появляются первые планы и наброски. В апреле — мае они встречаются в Москве и пишут. Вот очень важная фраза в письме АНа от 19 марта:
«Надо написать хорошую историю пацана-Стажёра (безотносительно к его профессии) в столкновении с людьми и обстоятельствами. Фантастика — только фон»(выделено мною. — А.С.).
Этот принцип станет для них одним из главных на все последующие годы. Хотя как раз в «Стажёрах» он ещё не будет реализован полностью. Эта повесть станет торжественным прощанием с традиционной научной фантастикой.
И снова мы вынуждены вспоминать о неприятном факторе, мешающем работать АБС, а персонально АНу вообще мешающем жить. В свои тридцать пять он как офицер запаса — военнообязанный. С утомительной регулярностью его выдергивают на переподготовку. В те времена как-то не принято было манкировать повестками из военкомата. Как-то и в голову не приходило, что личные интересы могут быть выше общественных. А впрочем, весной 1961-го они уже вполне могли считать себя писателями, нужными обществу, а не только самим себе и друзьям. То есть общественными были и те, и другие интересы.
28 марта АН заводит новую общую тетрадку дневника и делает в ней первую запись, которую можно считать примечательной во многих отношениях:
«Только что закончил вариант „Пролога“ к „Стажёру“. По-моему, идея неплохая — расстаются навсегда парень и девушка в связи с тем, что парень получает назначение. И девушка говорит ему всё, что она думает о „женском рабстве“. Но вот за исполнение не ручаюсь. Вечером почитаю Крысе. Сегодня кончаются военные сборы. Вчера сидел и задыхался от тошноты — до чего надоели все эти автоматы и пулемёты. На работе тоже не весело — редактирую Казанцева. Необычайно многословен. В каждой строчке есть не менее одного слова, совершенно не нужного.
Звонила Бела Григорьевна, просила зайти и подписать договор на „Стажёра“. Пожалуй, надо бы зайти и подписать. Дома сейчас тошновато, хочется удрать и выпить. А пить разрешено только по субботам и воскресеньям. Будем терпеть.
У Крысы идёт война с Главной редакцией. Зануды».
Дома тошновато из-за тесноты. Когда люди живут в такой скученности, никаких хороших отношений надолго не хватит — начинаются конфликты. А тут ещё у Лены неприятности по работе. 10 апреля она уволится из своего словарного издательства. Традиционное намерение почитать ей вечером текст пролога, написанный по ходу военных занятий, говорит о том, что отношения у супругов в целом хорошие, но из-за водки они уже ругаются, а также из-за родителей, из-за детей, особенно из-за племянника Лёшки. А тут ещё эти сборы, и отвратительный Казанцев — всё одно к одному. Удрать и выпить.
Но главное — всё-таки главное! — договор на «Стажёра».
Он будет заключен, и жизнь наладится.
1 апреля, в день смеха (или дурака — кому как нравится), закончится официальное хождение старых денежных купюр. Непривычно копеечные цены уже потихонечку перестают раздражать. 2 апреля поднимается квартирный вопрос: АНу предлагают подать заявление, тогда к концу 1962-го получится квартира. Называется конкретная цена: 220 рублей за квадратный метр новыми — сумасшедшие деньги! Найдутся ли такие? Ответ задумчивый с многоточием:
«Если работать основательно…»
Через пять дней он запишет:
«Ну, квартиру я решил пока не строить. Скушная возня, да и отвык я без дотаций сберкассовских».
Ещё через пару дней мелькнет более реальная идея — снимать жилье, просто чтобы не ютиться в одном месте всей толпой. Но и эта задача оказывается нерешаемой.
Невозможно не процитировать запись от 13 апреля:
«Вчера, 12 апреля 1961 г. первый человек побывал в Космосе и благополучно вернулся на Планету — Юрий Алексеевич Гагарин. Ура! Ура! Ура!
<…> Сегодня с утра был у Казанцева. Он яростно отбивал все мои поправки и попытки указать ему на литературные несовершенства. А мне просто лень было ему указывать и настаивать. В конце концов, он маститый и может отвечать за себя. Подарил мне „Лунную дорогу“. Сокровище. Я ответил, что очень польщён и тоже поднесу ему что-нибудь из своего барахла».
На майские праздники в Ленинграде будет составлен «более или менее окончательный план „Стажёра“ — весьма развернутый и с эмбрионами эпизодов», как запишет АН.
И весь июнь, точнее с 9-го числа, они с БНом во время отпуска будут не отдыхать, а работать. В Ленинграде ударными темпами закончат «Стажёра».
5 июля АН улетает самолетом и ещё в ленинградском аэропорту покупает шестой номер «Урала» с сокращенным вариантом «Полдня». А в Москве уже на следующий день отдаст «Стажёра» на машинку. Нужно много копий.
Весь июль, отправив Лену с детьми в Крым, в село Рыбачье, а остальных ещё куда-то, АН наслаждается одиночеством в пустой квартире, ведет здоровый образ жизни, даже зарядку делает по утрам и работает над «Каппой». 28 июля он закончит этот замечательный перевод.
А к осени желание встретиться с соавтором сделается настоятельным и острым. Замыслы уже переполняют обоих. Вот дневник АНа, 1 сентября, пятница:
«„Отличная эта идея“ — книга о Горбовском. Только сделать её надо по прожекторному типу, а не сборником рассказов. Немножко, конечно, влияние Бёлля, но это пустяки. Приглашаю Бориса сюда на обсуждение. А 4-го у Карпинского совещание относительно „Искателя“».
12 сентября, вторник:
«2-го приезжал Борька, 4-го после совещания у Карпинского уехал. Обговорили о Горбовском. Проект новой повести. Сделал вводную главу „Венера. Берег Ермакова“».
В двадцатых числах сентября уже АН съездит в БНу на пару дней, но это будет относительно рабочая встреча. В дневнике он запишет:
«Бегал в Л-д от тёщи. Глупо ужасно. Потерял лицо».
А 30 сентября (всего полгода дали передохнуть) его снова призовут на сборы. Да ещё на какие долгие — практически до конца года! Придётся вспомнить юность боевую — пожить в лефортовской казарме. Неужели так сильна была у нашей армии потребность в переводчиках? Сегодня трудно в это поверить, но тогда многие и даже на самом верху всерьёз готовились к войне с США. А некоторые, стало быть, и к войне с Японией. Но, конечно, кто поумнее, понимали: дело тут не во вражеском окружении. Возможность войны в те годы не исключал никто, но главным было другое. Все эти сборы имели целью развить, углубить, усовершенствовать беспрецедентную систему унижения собственных граждан. Требовалось постоянно напоминать людям, где живут, чтобы не слишком увлекались свободой.
Утром первого дня пунктуальный Аркадий, прибывший точно по повестке к 9.00 скучает в ожидании вызова и скрупулезнейшим образом записывает всё, что видит и слышит вокруг. Надо понимать, просто разминается литературно, чтобы форму не терять. И во все последующие дни он делает в дневнике весьма пространные записи.
«6 октября 1961 г. Утро. Подъем был в 6, потому что идёт гарнизонная партконференция, и в столовой кушают генералы. Кормят до того отвратно, что есть по утрам практически невозможно. Я ем только хлеб с маслом и чай. Изжога.
Расту. Вчера заболел Кривко, и старшиной назначили меня. Я сопротивлялся, но потом плюнул. Ничего типично старшинского я ещё не сделал и, вероятно, вряд ли сделаю. Только вот наряды приходится составлять.
Ребят в нашем отделении можно, грубо, разделить на три типа. Мельников, Гинзбург, Петров и Рамазанов — старички, окончили курсы переводчиков во Владивостоке в 45-м вместе с Ковалевым, Обливалиным и т. д. Хорошие ребята, Мельников работал в дисциплинарном батальоне, но тоже ничего. Мы с ним в одной комнате (командирской). Гинзбург — почти пожилой еврей, седой, смешливый, симпатично-неумный. Петров — из Башкирии, любит старые анекдоты, да они все любят. И огромный, важный, серьёзный Рамазанов. Это одна группа.