Начался обряд благословения.
Вера не могла удержаться от слез. Едва сдерживался и Яблонский. Оба они вспомнили в эту минуту, что тот же обряд мог бы совершиться при других условиях, и на месте благословляющих их на новую жизнь людей они могли бы видеть бесконечно дорогие, знакомые лица своих родных…
Обряд кончился. Жених и невеста сошли с помоста.
Яблонский увидел около себя мистера Лекомба и сэра Муррея. Оба иностранца казались взволнованны, и сэр Муррей, кроме того, еще чем-то очень озабочен.
Сначала Павел Михайлович не обратил на это внимания, но англичанин неотступно был около него, видимо желая и не решаясь о чем-то спросить.
Наконец он не выдержал.
- Скажите, - шепнул он Яблонскому, - они совсем не носят перчаток?
Яблонский сначала не понял вопроса, но затем, несмотря на торжественность минуты, едва удержался, чтоб не рассмеяться.
- Право, не знаю! - отвечал он.
- Да у вас-то перчатки есть?
- Нет.
- Ну, теперь я спокоен.
- Да чего же вы беспокоились раньше-то?
- В моем гардеробе не оказалось этой необходимой принадлежности. Я думал, что у вас они спрятаны. Кстати, вас не стесняет этот костюм?
- Нисколько.
- А мне так ужасно неловко. Если бы у меня был фрак!
- Вы бы надели его?
- Непременно.
В это время старик Атос подошел к Яблонскому и сказал ему, что пора идти в церковь.
- Идти? - переспросил Яблонский.
- Да. А вы что же думали?
- У нас в таких случаях обыкновенно ездили.
- Могли бы и мы проехать, но тут так близко…
- У вас есть лошади?
- Лошадей нет. На что они!
- Конечно. Но я-то все никак не могу со всем этим свыкнуться. В какую же церковь мы пойдем?
- Как в какую? В нашу!
- Куда же?
- Через сад всего.
Яблонский, в сопровождении громадного числа провожатых, вышел из дому и вошел в сад.
Пройдя несколько саженей, он вдруг, из-за кущи деревьев, увидел серебряный купол церкви - это был домашний храм семьи Атосов.
Здание поражало не размерами, но необыкновенной гармоничностью и стройностью целого.
Вокруг храма шла высокая серебряная решетка, из-за которой виднелись группы пальм и золотые кресты памятников.
- Это кладбище? - спросил Яблонский шедшего с ним старика Атоса.
- Да. Наше кладбище - семейное, на котором скоро буду и я.
В последних словах старика слышался легкий оттенок грусти.
- Но вы еще так бодры…
- Всему есть свой предел: я уже устал, хотя жизнь так хороша, что иногда и жаль становится ее покинуть…
Жизнь так хороша!
Этих слов Яблонскому не приходилось слышать в давно минувшее время не только от старика, одной ногой стоящего уже в гробу, но и от полных сил людей…
Лишь только Яблонский вошел в церковь и прошел на правую сторону, как раздались торжественные звуки концерта…
Пели, по обыкновению, все, находившиеся в церкви. Пел и старик Атос, стоявший около Яблонского. Глядя на его спокойное, радостное лицо, на котором жизнь не положила печати мучительной борьбы и страдания, верилось, что он и в последние минуты сохранит ту же силу надежды и веры, которая уничтожала для него бремя жизни в течение полутора веков…
Лишь только замерли последние звуки концерта, как в растворенных главных дверях появилась толпа молодых девушек и впереди их, залитая солнечным светом, в сверкавшем снежной белизной платье и вуали, увенчанная цветами, взволнованная и радостная невеста…
Яблонскому казалось, что ему предстало какое-то видение, полное неземной красоты и прелести.
Снова раздались звуки концерта. Новые лица наполнили внутренность храма.
Но вот из алтаря вышел священник и, подойдя к Яблонскому, повел его через церковь к невесте…
Началось венчание.
Яблонский слышал торжественное пение, внимал возгласам священнослужителей, и неопределенная, но полная упования, светлая молитва слагалась в его душе…
Ему казалось, что прошло каких-нибудь пять-десять минут, в течение которых он переходил с места на место и исполнял то, что ему говорили, как вдруг он услышал обращенные к нему слова:
- Поцелуйте вашу жену!
Через минуту молодая чета была окружена толпой поздравляющих.
Веселые, радостные шли Павел Михайлович и его жена к дому Атосов. На душах их было так же светло и радостно, как радостна была и самая жизнь, в которую они вступили.
Большая зала была убрана цветами и деревьями, и обеденные столы, на этот раз заранее приготовленные, сверкали золотом и серебром.
В центре главного из столов, на ковре из живых цветов, стояли кресла молодых.