В темноте, уже сереющей и полупрозрачной, я увидел фигуру, двигавшуюся ко мне по направлению от здания.
Я пригляделся ближе и узнал по одеянию одного из прислужников при священном здании.
Не меня ли он ищет, чтобы призвать к Ненху-Ра? Я приблизился к нему.
- Аменопис! - воскликнул, узнав меня, служитель. - Прав был великий Ненху-Ра, сказав мне, где тебя найти… Поспеши: верховный жрец Озириса тебя ожидает!..
Внезапно было для меня это требование, - я еще не знал, убедил ли меня Ненху-Ра и что сказать ему в решительный ответ.
Но должно было повиноваться, и я последовал за служителем.
V
Ненху-Ра ожидал меня на этот раз не на кровле, как я предполагал, но во внутренних помещениях, в комнате, прилегавшей к хранилищам папирусов.
В этом обширном, увенчанном сводами, поддерживаемыми рядами колонн, помещении не было проделано окон, и солнечные лучи никогда не озаряли его внутренности.
Высокий светильник горел посреди комнаты и мерцающим пламенем отражался на расписанных иероглифическими изображениями сводах и стенах и на барельефах колонн.
Ненху-Ра, со свитком папируса на коленях, сидел в высоком кресле, протянув руки вдоль колен. По неподвижности его можно бы было принять за мумию, приготовленную к погребению, если бы не его блестящий, огненный взор, устремленный на меня.
- Аменопис! - воскликнул он. - Я не стану говорить тебе более о вере отцов твоих и законе, данном Иеговой избранному народу! Оставайся сыном Израиля и поклоняйся Богу Авраама, Исаака и Иакова!.. Но, сын мой, закон твой не запрещает и не может запретить тебе искать утешения в снедающей тебя скорби и пытливым умом проникать в тайны создания, поскольку они доступны земному пониманию…
Тяжелое бремя спало при этих словах с моей души.
- О отец мой! - воскликнул я. - Великим счастьем сочту я быть учеником твоим, но, прости меня, никто не может утешить скорби, разъедающей мою душу…
- Не говори так, Аменопис, - прервал меня Ненху-Ра, - помни: умирающий не исчезает, ибо дух его витает в незримой обители. Жизненная сила, о которой я говорил тебе, может способствовать этому духу вновь принять свою телесную оболочку… Не возражай мне, - добавил он, видя, что я пытаюсь заговорить, - я покажу тебе нечто, что убедит тебя в том, что наша наука не суетна и беспомощна. Будь внимателен и постарайся думать о той, по которой страждет твоя душа! Садись!..
Он указал мне на низкое каменное сиденье, стоявшее около его кресла.
Сесть в присутствии верховного жреца, бывшего, кроме того, воспитателем царствовавшего фараона и возведшего его на трон!.. Это казалось мне невозможным, ибо воспитание заставило меня усвоить многие привычки, свойственные египтянам.
- Не смущайся, Аменопис, и садись! - повторил Ненху-Ра, видя мое замешательство. - В повиновении должно выражаться наиболее уважение к старшим. Садись и думай о той, которая ближе к тебе, чем ты можешь себе вообразить!
Я повиновался и занял указанное мне место.
Ненху-Ра взял светильник и отнес его в глубину комнаты, поместив в нише, образованной сводами и колоннами. И странно, только что он поставил светильник, как пламя, до той поры поднимавшееся высоким, длинным языком кверху, теперь склонилось, и на заднем углублении стены, находившемся от него на расстоянии трех-четырех шагов, обрисовалась дрожащая, светлая пелена.
Ненху-Ра отошел и стал позади меня.
- Смотри, Аменопис, смотри вперед и думай о том, что тебе дороже всего и что видеть ты хотел бы всей силой твоей души.
Я устремил взоры на световое изображение; мерцающие отблески играли перед моими глазами, напряженно всматривавшимися в одну точку. Чем пристальнее я смотрел, тем постепенно все более и более я чувствовал, как странное, непонятное оцепенение сковывает мой ум и мое тело.
Я не видел Ненху-Ра, но чувствовал, что он стоит близко близко позади меня и что какая-то непонятная сила, исходящая от него, подчиняет меня ему, отдает во власть, лишая меня моей собственной воли.
Я сознавал, что, какие бы усилия я ни употребил, мне не удастся ни встать с места, ни крикнуть, если не позволит тот, недвижимо стоящий позади меня.
Пламя светильника то разгоралось и поднималось к сводам, то низко падало. И тогда клубы дыма поднимались от чаши и застилали световой хорал стены.
Я действительно думал о ней, но ее земной образ не восставал в моем воображении: мысль моя стремилась проникнуть в незримую обитель, где теперь витал ее дух. И я, Аменопис, взывал к этому духу, моля его приблизиться ко мне, если на то дана ему власть и позволение, и поведать мне о неведомом, таинственном бытии, испытать которое некогда надлежит и мне.