- Да, но ее потом нашли. А это значит что он сам ее и спрятал.
- Что? - Хозанг даже вскочил с места. - Ее нашли?
- Ну, конечно, иначе бы нельзя было расправиться с олдерменами, ответил Клаус.
Хозанг снова уселся на свой стул.
- Так вот что, - пробормотал он, - а город Штральзунд должен возместить ему шесть тысяч марок, которые, как утверждают, были украдены в Сконе. И никому не известно, что пропажа нашлась.
- Мнимая пропажа, - заметил Клаус.
- Так оно и есть, - произнес Хозанг. - И вот, скажите мне, - горько усмехнулся он, - разве это не пират?
- Нет, - тотчас же возразил Клаус, - Он подлец! Пираты не лишены чести.
- Уже восемнадцать лет бургомистр не отчитывается перед горожанами за деньги, которыми распоряжается. Уже восемнадцать лет, с тех пор как он стал бургомистром! - Лицо Хозанга было бледно от гнева. Он опустил взгляд, смотрел перед собой на стол и продолжал: - Даже если бы во главе магистрата стоял кто-нибудь из знати, занимающейся разбоем, он и то не стал бы так бессовестно грабить горожан, как этот патриций и иже с ним. Стыд и срам... - Он посмотрел Клаусу в лицо. - И ты хочешь быть у меня матросом?
- Только у вас, - ответил Клаус.
Корабельный священник Амброзиус сидел в кабинете бургомистра Бертрама Вульфлама, рядом с которым, опершись на меч, стоял весь закованный в железо его сын Вульф.
- Господин священник, - сказал бургомистр Вульфлам, - нас интересуют события на "Женевьеве", вы совершили на ней последний рейс, и можете рассказать кое о чем. Итак, матрос, его звали Эриксон, не правда ли? Датчанин или норвежец, он погиб, так ведь? Я слышал - погиб в борьбе с пиратами...
- И, говорят, от рук пиратов, - добавил Вульфлам.
- Да, это верно. Восточнее Готланда мы подверглись нападению финских пиратов. Но мы сумели от них отбиться.
- И этого Эриксона убрали не свои собственные люди? - спросил бургомистр.
- Исключено, ваша честь, - воскликнул священник. - В его груди сидела стрела вражеского арбалета. Я сам читал ему отходную.
- Так, так, - сказал бургомистр и мрачно посмотрел на слугу божьего, которому стало не по себе, потому что он почувствовал, что тут задумано преступление, и ему видимо, определена какая-то роль. - Хозанг утверждает, что закупил в Ревеле только меха и сало, но я имею сведения, что у него на борту были и серебро, и золото, и дорогие ткани, и ковры. Вам не удалось ничего заметить во время погрузки?
- Нет, нет, ничего похожего, бог мне свидетель! - испуганно воскликнул священник.
- И на борту все было в порядке? - спросил младший Вульфлам.
- Вполне, я не могу сказать ничего плохого.
- Ну, преподобный, - язвительно рассмеялся старый Вульфлам, - это, пожалуй, было единственное судно в море, на котором все в порядке. Вас обвели вокруг пальца, вас обманули. И вы не сумели раскрыть их проделки.
- Ваша честь, я могу говорить только о том, что видели мои глаза. Не забывайте, что я не купец и не моряк, моя служба на корабле...
Вульфлам недовольно мотнул головой: это становилось скучным.
- Вы не будете больше ходить на "Женевьеве", преподобный, вы мне очень нужны, я не могу обойтись без вас. Скажите об этом Хозангу. Но ни слова о наших разговорах, не то вы можете стать соучастником проделок Хозанга.
Священник был отпущен.
- Ну и ворона! - буркнул младший Вульфлам.
- Он не хочет. У Хозанга больше друзей, чем мы предполагали.
- Тем хуже для них, - сказал Вульф Вульфлам. - Священник, несомненно, принадлежит к партии Хозанга.
- Хозанг нам еще доставит хлопот, - продолжал бургомистр. - Это он распространяет среди горожан слухи, будто бы мы собираемся на ближайшем заседании совета представить отчет за прошедшие восемнадцать лет. Но пока у него всего один дружок, в магистрате, он не представляет особой опасности.
- У него нет единомышленников среди ратсгеров, - сказал младший Вульфлам. - Карстен Сарнов не дурак и соображает побыстрее, чем этот Амброзиус. Он будет молчать, линию Хозанга он не поддержит.
- Опасен не Карстен Сарнов, а сам Хозанг. Не забывай об Анкламе. А там не было никакого Хозанга. Сарнов должен не только молчать, он должен выступать против Хозанга. Только он может успешно противодействовать ему. Этого нужно добиться, и тогда мы предотвратим беду... А судовым священником на "Женевьеву" мы пошлем патера Бенедикта. На этого можно положиться.
- А если граф из Плетцума нападет на "Женевьеву", едва она выйдет в море?
- Тогда он захватит ее, а не мы, - ответил старый Вульфлам. - И не в корабле дело, Хозанга нам надо уничтожить. Сумеем мы это сделать, и никто не будет пытаться оспаривать у нас его корабль. Кроме того, как тебе известно, фон Плетцум обманщик. Нашу последнюю долю мы еще не получили, лучше уж этот Эберштайн, но тому совсем неинтересна "Женевьева", ему и свои-то собственные корабли ни к чему.
- Поднять паруса! - закричал капитан, и матросы на марсе35 стали тянуть вверх огромные реи с трапециевидными парусами; им помогали те, что находились на палубе. Ветер, словно только и ждал этого, сразу наполнил их. Восемь матросов налегали на вымбовки36 шпиля37. С мола гавани доносились голоса. Прибыл Хозанг, чтобы проводить свой корабль. Среди грузчиков и ремесленников, собравшихся в гавани, стоял и Герд, который, конечно, был бы на корабле, если бы не больная мать, которую он не мог оставить одну.
Клаус, напрягая все свои силы, помогал поворачивать шпиль, и каждый раз, когда во время этого топтания по кругу его лицо было обращено к молу, он бросал быстрый взгляд на набережную. "Я моряк, - не выходило у него из головы. - Я моряк. А море - это и Швеция, и Готланд, и далекий Новгород". Он был невыразимо счастлив и бесконечно благодарен купцу Хозангу. Он так хотел стать настоящим моряком, идущим навстречу ветрам, непогоде, опасностям.
- Якорь чист! - крикнул вахтенный.
Шпиль был застопорен. С мачт посыпались вниз матросы. "Санта Женевьева" медленно, едва заметно двинулась в открытое море.
Последний взгляд на провожающих, которые на глазах становились все меньше и меньше. Последние взмахи рук. Последние прощальные крики. Город, дома, башни, мачты кораблей в гавани - все пропало в утренней дымке. Постепенно рассвело, но солнца все не было видно; дул попутный ветер, и корабль шел хорошо. Рулевой на ахтердеке38 управлял кораблем. Рядом с ним, скрестив на груди руки, стоял капитан, его придирчивый взгляд был направлен на паруса.
И Клаус смотрел вверх на огромное, надутое ветром льняное полотнище, на котором был герб Хозанга: на голубом фоне большое золотое кольцо, а внутри его - корона и три рога, герб города Штральзунда. Матросы озабоченно бегали по палубе, закрепляли канаты, покрепче заколачивали клинья, у каждого было дело. Клаус взглянул на море, в ту сторону, где оставался город. Еще виден был вдалеке берег и много маленьких лодок, покачивающихся на волнах. С одной из таких рыбачьих лодок они повстречались. Рыбак помахал им рукой, желая счастливого плавания. Лицо Клауса горело; ему хотелось громко кричать от радости. Он в море! Наконец-то исполнилась его мечта. Он - моряк, он - мореплаватель, он идет на большой гордой когге.
Ратуша Штральзунда была роскошным, в стиле ранней северной готики строением. Расчлененный на шесть частей, высоко вздымающийся фасад, шесть отдельных одинаковых башен на фоне возвышающегося за ними купола кирхи Святого Николая. Ратуша целиком занимала протянувшуюся более чем на сто метров узкую сторону площади, по двум другим сторонам которой расположились дома штральзундских патрициев. Внутри ратуша была столь же великолепна, как и снаружи. Штральзунд, как и Любек, был богатейшим и могущественнейшим городом на севере - вот о чем свидетельствовала ратуша.
Вестибюль ратуши напоминал залы рыцарских замков: вокруг были расставлены доспехи, а у входа - старая пушка с каменными ядрами: первая пушка, которая стояла когда-то на городской стене Штральзунда. Резные перила широкой лестницы из кавказского ореха, доставленного сюда по великому пути "из варяг в греки" через русские земли, были выполнены в виде забавных фигурок весьма тонкой работы. Лестница эта упиралась прямо в большой зал ратуши, разделяясь далее на правую и левую, - вела в присутственные помещения.