Что мне запомнилось лучше всего — это как Сара с дружком, его звали, кстати, Брюс, держались за руки. Приятно было такое видеть.
Даже извращенца вроде меня это могло тронуть.
Меня тронуло.
Сидя на нашем кургузом крылечке я признался себе, что моя сестра, идущая вот так по улице с Брюсом Паттерсоном, — это прекрасно, и мне, честно, плевать, кем вы меня после этого считаете.
Вообще-то, вот такого я и хотел — что было у сестры с Брюсом.
Конечно, я хотел тех женщин из каталога, но они были, как бы сказать… ненастоящие. На время. Они всякий раз то же самое — вынуть, а потом снова убрать.
— Как дела?
— Нормал.
Сара и Брюс поднялись на крыльцо и вошли в дом.
Вот и сейчас я помню, как они шли по дороге. До сих пор вижу это.
Хуже всего, что Брюс не очень-то долго раздумывал, прежде чем заменить Сару новой девицей. Я знакомлюсь с его новой подружкой дальше в этой книге, но я лишь мельком видел ее. Пара слов. Пара слов на пороге…
Вроде, показалось, ничего девчонка, но не знаю. Я ничего не знаю, по сути-то.
Я…
Может, я одно только и знаю, что в тот вечер на крыльце, глядя на Сару с Брюсом, я что-то такое почувствовал и поклялся в душе, что, если у меня когда-нибудь будет девушка, я буду уважать ее и никогда не обману и не унижу, никогда ничем не раню. Я поклялся в этом с самой твердокаменной верой, что клятву сдержу.
— Я буду ее уважать, — сказал я.
— Буду.
— Буду.
— …буду.
Я на каких-то соревнованиях по крикету, где-то позади сидит толпа ребят. Несильный дождик выгнал игроков с поля, и всем тоскливо. Эти ребята сзади орали весь день, обзывая соперников, друг друга и всех, кого видели.
Недавно они орали чуваку по имени Хэррис.
— Эй, Хэррис, покажи плешь!
— Хэррис, ты чмо!
Я сижу у изгороди, молчу.
Когда на поле была наша команда, эти доставали и нас, вопили: «Эй, Леманн, тебе повезло, что тебя взяли, — а ну помаши ручкой!» Леманн не махал, но те не унимались. «Эй, Леманн, ты грубиян — маши давай, не то получишь моим пивом в бошку!»
В конце концов парень помахал им, те ответили громким ором, но теперь игру прервали из-за дождя, и все это начинало действовать на нервы.
По трибунам пошла волна.
Люди вскакивают, подбрасывая в воздух у кого что есть и неодобрительно воют, когда волна докатывается до чинов из Федерации, и те не встают, как все.
Волна останавливается, и чуваки сзади меня замечают молодого охранника, может, метрах в двадцати справа. Охранников тут много: черные брюки, черные боты, желтые рубахи.
Здоровый, с виду глуповатый, сальные темные волосы и котлетами громадные бакенбарды до подбородка.
Компания тут же взялась за него:
— Эй, ты! Безопасность! Помаши ручкой!
Он видит их, но и ухом не ведет.
— Эй, Элвис, помаши маме!
— Эй, Агент Баки, помаши нам!
Он улыбается и кивает, типа крутой, и получает в ответ шквал воплей. Тут и «О-о-о», и «А-а-а», и «Ты дебил такой и дебил сякой».
Но на этом они не останавливаются.
— Эй, Траволта!
— Траволта, а ну помаши! Да как следует!
Ближе к концу сна мне вдруг делается странно, и я понимаю — я же голый.
Да, голый.
— Боже, приятель, ты норм? — спрашивает кто-то сзади.
И вот уже цепляют.
— Эй, братан, я за тебя штраф заплачу, только выскочи на поле.
Я отказываюсь и отказываюсь — и с каждым отказом на мне появляется новый предмет одежды.
Дурацкий сон заканчивается тем, что я снова сижу нормально одетый, улыбаюсь, радуюсь, что, как меня ни подстрекали, не выбежал на поле.
Этот сон говорит о том, что я, может быть, извращенец и псих, но не полный дурак.
— Без штанов вы меня не застигнете. Раз — и все в норме.
Никто не слышит.
Игроки снова выходят на поле.
Охранника по-прежнему травят.
4
На следующей неделе погода еще чуток сдвинулась в сторону серьезных холодов. Утра в нашем доме, как всегда, были довольно суматошными.
Сара у себя в комнате красилась на работу. Отец со Стивом, громко прощаясь, уходили, мама ликвидировала бардак, что мы оставили на кухне.
В среду Руб отшиб мне ногу, а потом волоком утащил меня в ванную, чтобы мама не увидала, как я корчусь на полу в судорогах. И пока он меня волок, я одновременно скулил и смеялся.