Началось довольно невинно: я спросил, сколько у него, по его подсчетам, было подружек.
— Не могу сказать, — ответил Руб, — никогда не считал. Наверное, двенадцать-тринадцать.
Какое-то время в подвале раздавался только скрежет лопат, но я-то знал, что мой брат, как и я, пересчитывает в уме девчонок, каждую трогая мнимым пальцем.
За этим занятием я не смог не спросить его.
— Руб? — позвал я.
— Помолчи — я пытаюсь посчитать.
Я не послушал и продолжил. Начав этот разговор, я не намерен был останавливаться.
— Почему ты бросил Октавию? — спросил я. Руб замер с лопатой в руках. Ответ.
— Все просто, — сказал он. — Потому что эта девчонка — самый странный чел, какого я только встречал. Страннее тебя, если ты можешь такое представить.
— Чем? — Я так и глядел в рот Рубу, а он рассказывал мне об Октавии Эш. Я даже видел его дыхание, вылетавшее изо рта вместе со словами.
— Ну, во-первых, — начал он, — сегодня ты ее щупаешь, где хочешь, а завтра она тебя и близко не подпускает. — Какая-то мысль пролетела у него в голове. — И раздеть ее совершенно невозможно, — Руб ухмыльнулся. — Поверь, я пробовал. — И все же я чувствовал, что Руб недоговаривает. Он договорил: — Но, что страннее всего, эта девчонка ни разу не пригласила меня к себе домой. На порог не пустила. Я так и не знаю, какого цвета у нее входная дверь…
— Ты ее бросил из-за этого?
Он посмотрел на меня задумчиво и без лукавства, потом улыбнулся.
— Не.
Он слегка покачал головой.
— А из-за чего?
— Ну… — Он пожал плечами. — Не буду врать, Кэмерон. Это она меня бросила. В тот вечер, когда она вернулась, я думал, она будет плакать и скандалить, как некоторые, бывало. — Руб покачал головой. — Но не тут-то было. Она пришла и дала мне отставку. Сказала, что я того не стою.
Больше всего меня смутило, что Руб так спокойно об этом говорил. Если бы я был на его месте, и со мной решила бы порвать девушка типа Октавии, я бы страдал так, что рассыпался бы на винтики. Это бы меня раздавило.
Но то я. А у Руба быстро подвернулась замена, и он ее взял, и я думаю, ничего дурного в этом нет. Единственным, казалось, неудобством было то, что Джулия досталась ему с богатым «приданым». И могла дорого обойтись.
— Я так понял, она встречалась еще с каким-то парнем, когда замутила со мной, — заметил он буднично, — и я так понял, этот парень намерен меня за это прикончить. Не понимаю только, с чего. Вроде, я ничего плохого не сделал. Я не виноват, что девушка не сообщила мне, что уже занята.
— Ты осторожней, — сказал я. Думаю, по моему тону он понял, что я не великий поклонник этой Джулии.
Руб спросил прямо:
— Она тебе не по душе, верно?
Я покачал головой.
— Почему?
«Ты обидел Октавию, чтобы получить эту», — подумал я, но сказал так:
— Не знаю. Ощущение какое-то нехорошее, и все.
— За меня не боись, — успокоил Руб. Он глянул на меня и бросил свою обычную усмешку — ту самую, что всегда означала: все будет путем. — Я это переживу.
В конце концов я оставил только одну ракушку с пляжа. Ту самую, с тигровым узором. У себя в комнате я разглядывал ее, выставив на свет, к окну. Я уже знал, что с ней сделаю.
На следующий день ракушка лежала у меня в кармане, когда я дотопал до вокзала и сел в поезд до Кругового причала. Вода в бухте была ярко-синяя; вспарывая ее, по ней ползли паромы, но она скоро срасталась. На пристанях была куча народу и полно уличных артистов. Хороших, чудесных и совсем безнадежных. И я нашел Октавию совсем не сразу. Я увидел ее на пешеходной улице, ведущей в Рокс, и заметил, что вокруг толкутся люди, привлеченные выразительным голосом ее гармоники.
Я подошел, когда она как раз закончила песню, и люди бросали монеты в старую куртку, разостланную на земле. Она улыбалась, благодарила, и люди неторопливо отходили прочь.
Не заметив моего появления, Октавия заиграла следующую песню, и снова вокруг нее стала собираться толпа. В этот раз немного поменьше. Солнце очерчивало ее волнистые волосы, и я пристально наблюдал, как ее губы скользят по гармошке. Я разглядывал ее шею, фланелевую рубашку и сквозь просветы между зеваками крал промельки ее ног и бедер. А в песне мне слышались слова: «Ничего, Кэмерон, я могу подождать». А еще мне слышалось, как она называет меня доброй душой и, сначала нерешительно, а потом уж не раздумывая, я подошел, влился в толпу и пробрался сквозь нее.
Я дышал, замирал и припадал к земле и оказался к Октавии Эш ближе всех в целом свете. Она играла, а я склонял перед ней колени.