— То был мельников осел, — улыбнулся юноша. — В другой раз я расскажу тебе, батяня Никоарэ — отец Никодим, и про другие чудеса, случавшиеся со мной в жизни. А теперь уже некогда рассказывать: сейчас государь прибудет.
— Скажи, Ионуц, для чего ты вдруг свернул на эту тропку, а не пошел напрямик мимо людей?
— Да разве это другая тропка? Я и не приметил.
— Слушай, парень, не оскверняй уста свои ложью.
— Что за ложь, батяня Никоарэ?
— Почему ты обошел старшину?
— Какого старшину, батяня Никоарэ и отец Никодим?
— Да ты что по-бабьи поворачиваешься? Уж будто и не знаешь, о каком старшине говорю?
— Знаю, батяня.
— Так зачем же ты его обходишь?.. Застыдился, что он простолюдин, а ты стал боярским сыном?
— Нет, отец Никодим. Причина иная: стоит деду Кэлиману увидеть меня, он сразу начинает дразнить: «Хе-хе, как дела, жеребчик?» А мне стыдно, что он зовет меня жеребчиком на людях, да еще при женщинах.
Скрывая улыбку, монах отвернул в сторону лицо, заросшее белокурой бородой.
Юноша жалобно продолжал:
— Знаю, отец Никодим, что многогрешен я и недостоин своих братьев. Нет такого дня, чтоб родитель наш не хвалился вами. Встанет с постели и начинает: «А сыны-то у меня во какие!» Так он о вас говорит. А на меня смотрит, как на малую букашку.
— Он еще не верят в твои силы. Ты же еще дитя.
— А вот маманя уже побаивается, что я упорхну скоро из-под ее крыла.
— Какая маманя?
— А я и позабыл, что ты отрекся от всего мирского и нет у тебя ни отца, ни матери. Маманя — это ее милость боярыня Илисафта Ждериха. Раньше бывало, как ворочусь с пастбищ, ищу ее по всем комнатам и нахожу на кухне, где она печет хлеб. Она мне всегда преподносила печеного жаворонка с глазами из угольков. А коли заставал ее у квашни с тестом, то она выгоняла меня кочергой. А теперь отдает мне поклон и дивится моим усикам. Вот и решил я, что вышел из детского возраста. И цыганочки тоже, замечаю, сторонятся меня.
— И это уже заметил?
— Заметил. Я и конюшему сказал. А. он смеется: «Ишь, возомнил!» Да еще велел цыганкам, что служат в покоях мамани, вышить мне платок. «Пусть вытирает платком молочко на губах», — смеется он. Видишь, отче, сколько у меня горестей. А тут еще старшина Кэлиман насмехается: «Хе-хе! Как дела, жеребчик?» Каково мне!
Юноша вздохнул, но тут же заулыбался.
Слева и справа от дороги стеной стояли ратники; вся местная знать во главе с его преподобием Иосифом шествовала к берегу Немцишора. Отец Никодим занял место среди бояр, за ним последовал и Ионуц. Людское море недвижно застыло в лучах жаркого солнца. Был десятый час утра. Заиграли трубы. Перед монастырем воды речки уходили в землю, обнажив усыпанное галькой дно. Преподобный Иосиф остановился в этом месте, дожидаясь княжеского поезда.
Всадники в сверкающих латах и шлемах осадили коней. Князь окинул взором окрестности. Отроки, не медля, взялись за поводья и стремена княжеского коня. Как только спешился князь, очутились на земле и ратники. Княжич Алексэндрел, белобрысый государев наследник, легко соскочил с коня. Он был, как и отец, в одеянии из веницейской парчи, в собольей шапке и сафьяновых сапожках. Трое сопровождавших князя сановитых бояр — сучавский гетман и портар [24] Бодя, Тома-логофэт [25] и Юга-постельничий — оставили коней служителям н поспешили к броду.
Певчие грянули славословие: «Тебе слава подобает…»
Штефану-водэ шел в ту пору сороковой год. Лицо его, опаленное весенним ветром, было чисто выбрито, усы чуть приметно серебрились. Губы крепко сжаты, взгляд зеленых глаз пронзителен. Он был приземист, но людям, стоящим в десяти шагах от него, казалось, что они смотрят на него снизу вверх.
Хор продолжал петь славословие.
Владыка Иосиф, размахивая кадилом, двинулся вперед между дьяконами, державшими свечи, затем, приняв в руки святое Евангелие, протянул его государю, дабы он приложился к эмалевым образкам, крестом расположенным на окладе.
Князь перекрестился и поцеловал Евангелие, затем взглядом приказал сыну поступить так же. Народ и сановники поклонились в пояс славному господарю. Преподобный Иосиф поцеловал княжью руку с золотым перстнем-печаткой. Князь в ответ поцеловал руку старца. Тут же монастырский кравчий поднес князю хлеб-соль. Штефан отломил кусок калача и, коснувшись его губами, торопливо двинулся дальше. Речная галька захрустела под копытами коней. Заметив, что владыка Иосиф с трудом поспешает за ним в тяжелых своих ризах, Штефан остановился на мгновенье и, улыбнувшись, зашагал медленнее рядом с монахом.
24
Гетман — предводитель конницы и наемного войска. В XV в. был одновременно портаром — начальником столичного гарнизона.