— За снадобье спасибо, отец Стратоник. Остается тебе сказать, чем плох мой товарищ.
— Может, он и не плох, светлый княжич, и я, недостойный и смиренный инок, ошибаюсь. А дело вот какое: преподобному архимандриту нашему отцу Ифриму ведомы не только травы от обычных недугов, но и способы врачевания безумия, кои узнал он от ляшского врача в ту пору, когда учился в Варшаве. Как приведут к нему больного, он его сперва усердно осматривает. И кару налагает на него в зависимости от силы безумия. Там у нас в больнице разные бочки с водой. Если больной не совсем свихнулся, его сажают в воду по пояс. Если свихнулся больше, сажают по грудь. Тех, кто совсем лишился ума, держат в воде по самую шею. Привязывают и держат. Если человек начинает исцеляться, его переводят в бочку, где воды поменьше. Так было и со мной, княжич. Сперва держали меня в воде по шею, потом — по колено. Потом я совсем пришел в разум и теперь, благодарение господу, хожу на свободе и помогаю другим. И дошел до нашей обители слух, что сей юноша, сынок конюшего Ждера, стреляет из лука так, что ни один воин не может с ним сравниться.
— Умение похвальное, отец Стратоник.
— Я так же думаю, княжич. И еще слышал я, что у него две собаки, приученные к охоте, и ястреб с черным клювом.
— А разве есть тут что-либо плохое или постыдное?
— Нет, твоя светлость. И еще слышал я, что он пропадает с утра до позднего вечера на охоте, так что и об еде забывает. А когда вернется утомленный и голодный в шалаш свой при конном заводе, то брат ругает его и колотит. Истинно говорю?
— Истинно, — удивленно подтвердил Ионуц.
— А коли истинно, скажи мне, сколько тебе стоили собаки?
— По золотому каждая.
— А ястреб?
— Один золотой.
— А много ли ты ловишь перепелок?
— Когда как.
— И осужден ты непременно есть такую дичь?
— Я не ем перепелок, святой отец.
— И откуда же у тебя такие большие деньги, чтобы заплатить за собак и ястреба?
— Конюший дал мне.
— Тогда и ему грозит беда. А тебе, Маленький Ждер, мой совет — будь начеку: стоит узнать о тебе отцу Ифриму, он тебя тут же засадит в бочку по самую шею. Получай, княжич, отвар царь-зелья. Будь здрав и веселись с этим безумцем.
Юноши смеялись до слез, весело глядя друг на друга.
А потом Ионуц вытер о полу кафтана лезвие кинжала и, коснувшись острием жилы у запястья правой руки, извлек капельку крови, не больше бусинки. Протянул руку товарищу, и тот слизнул кровь кончиком языка.
Алексэндрел взял, в свою очередь, кинжал, но замялся. Пришлось Ждеру надавить острием и тогда уж слизнуть каплю крови.
— Поклянись, побратим, что сохранишь тайну, — приказал княжич.
Ионуц перекрестился.
— Клянусь душой своей и гробом матушки моей, которой давно уже нет и которой я ни разу не видел.
Оба стояли, устремив взор в небо, синевшее над лесистой горой Плешу. Щедро лился полуденный свет, благоухали цветы.
— Слушай же, Ионуц, — ласково заговорил Алексэндрел-водэ, схватив за руку своего товарища. — Бывают дни, когда я пытаюсь освободиться от моих наставников и от заточения. Я, мои сестры да тетка Кяжна живем, словно в темнице. И так будет, пока не придет новая княгиня и не повеселеет двор. И условился я с Григорашку Жорой, вторым постельничим, чтоб он сопровождал меня в моих вылазках. Князь доверяет Жоре. Потому и отдал он меня под его присмотр и бережение и дозволяет ему брать меня с собой. И вот в великой тайне повел меня Григорашку Жора в место, называемое Двором Македона. Там живет старая его приятельница, боярская вдова, княгиня Костаида. Потешился я там вдоволь. А потом захотелось побывать и в других местах. Когда в ту осень государь отъехал на рубеж Покутья [28], я опять остался под присмотром Жоры. И отправились мы в более отдаленное место под Дорохоем. Только мы успели расположиться на отдых, как прибыли гонцы, оставленные Жорой при дворе. Государь звал нас в войско. Мы не мешкая поскакали. На пути к Черемушу, где был стан государев, застал нас вечер около боярской усадьбы. Постучали мы в ворота, попросились на ночлег. Приняли нас с почетом. Двор богатый, челяди много. Усадьба боярина Ионаша. Хозяина уже нет в живых. Супруга его княгиня Тудосия приняла нас, и тут же показалась и дочь ее княжна Наста. Княгиня рассказала нам со слезами на глазах про своего усопшего мужа и угостила плодами абрикосового дерева, выросшего из косточки, завезенной боярином Ионашем из Анатолии. Добрые, румяные плоды. А я глядел на княжну: щечки ее подобны этим самым абрикосам. Она смеялась и краснела, довольная моими речами. Я сжал ей ручку и почувствовал вдруг удар в сердце, который и тебя не минует. Настанет твой черед, и ты познаешь печаль и радость, как и я. Григорашку Жора, заметив, что глаза мои сперва вспыхнули, а потом разом потухли, предложил княгине Тудосии пойти посмотреть больших ляшских рысаков, которыми она похвалялась. Надо непременно сказать государю об этих конях, коим нет равных в Молдове, — твердил он. Наши кони быстрые, но низкорослые, ляшские скакуны высоки, спины у них широкие, — как раз, чтобы носить крыжаков [29] закованных в латы.