Грамота, которую преосвященник Иосиф разобрал не без труда, держа восковую свечу у самых глаз, извещала, что на престольный праздник Нямецкой обители пожалует князь Штефан. Эту весть узнал теперь народ. Протяжно и гулко бухал большой колокол; монахи-черноризцы шныряли в толпе, то и дело приникая бородами к ушам людей. Словно огонь по пороховой дорожке, пошел глухой говор по толпе с одного края до другого, перекинулся в крестьянские дворы. Беспокойные, неразумные бабы схватились за голову, заголосили, бросились разыскивать своих ребятишек.
Мало ли что может случиться, когда так трезвонит колокол и едет сюда сам князь! А ну как потекут с гор потоки, разольется Молдова или опять начнется война! А дома кошка заперта в кладовой, куры бродят на свободе, и некому покормить их… Не лучше ли запрячь коней да поскорей убраться подобру-поздорову; только надо сперва узнать, о чем толкуют люди, и посмотреть на государя — особенно тем, кто ни разу его не видел. Конечно, лишь храбрец отважится поднять на него глаза; простой люд падает ниц в дорожную пыль. Но уж бабы хоть одним глазком, а обязательно взглянут на князя. Так ли он грозен, как говорят? Верно ли, что у него особый меч, которым он карает иных вельмож? Да что там простые смертные! Даже венгерский король Матяш — и тот поспешил прочь от города Баи, когда на него двинулся князь Штефан на белом скакуне. От такой напасти король сказывают, даже занемог, три месяца отлеживался. Потерял он тогда и полки, и большие бомбарды.
И не только он — все соседние владыки трепещут перед грозным Штефаном, покорителем Хотинской и Килийской крепостей.
Ходит в народе молва, будто отец Штефана — Богдан тайно благословил его в церквушке на Афонской горе, наказал собрать великое войско и пойти на поганых измаильтян.
Придется кошке да курам потерпеть — надо же хозяевам взглянуть на господаря да послушать новости из уст дворян и воинов. А кроме того, нынче праздник. Слыханное ли дело пускаться в путь на пустой желудок! И кто это сеет тревожные слухи? К чему такая спешка, когда люди не увидели и не услышали того, что следует увидеть и услышать, не отведали яств, изготовленных в поварне святой обители? До чего же бестолковы в Молдове мужчины, раз они могут так опрометчиво поступать! Что сдалось бы с нашей землей, не будь в ней женщин, разумных и степенных молдаванок! Негоже и даже глупо бежать от лика господаря. Напротив, самое доброе дело — выйти ему навстречу.
И молдаванки рьяно принялись дознаваться, где пройдет княжеский поезд.
Никто ничего не знал.
Ни один служитель, ни один монах не мог в точности сказать, где и как проедет князь со своей свитой.
На что же нужны эти служители и монахи, когда они и таких простых вещей не знают? Пусть служители заглянут в свои книги, а монахи в свои молитвенники — и дадут ответ.
Где уж там! Нынешние книги да молитвенники ничего не стоят против прежних.
Да еще говорят, князь и вовсе не приедет. Зря гудит колокол, только народ мутит: у господаря есть дела поважнее.
Так уж теперь повелось: бояре видят князя каждый день, голытьба — ни разу. Вот бы не стало бояр! И установить бы хотя по одному монастырскому празднику на день! Да чтобы хоть раз в год увидеть на таком празднике князя во всем благолепии.
Говорят в деревнях, что ростом он не велик, но грозен, когда насупит брови. Но коли он едет в святую обитель, так нечего ему хмуриться. Ежели монахи не болтают вздор н князь на самом дело едет в обитель, так должен он взирать на людей ласково, все вокруг видеть. Тут заметит дитя малое, там — дивчину, дальше — молодицу. Чей младенец? Чья молодица?
На то он и владыка молдавской земли, чтобы знать, чей младенец и чья молодица. Сановитые бояре тут же шепнут ему на ухо, чьи они. Вот он и будет знать, что делается на белом свете. Тем более что после смерти княгини Евдокии господарь вдовствует много лет; должен же он хотя бы изредка полюбоваться на людей, смягчить, постоянную свою суровость.
А если князь, погрузившись в свои мысли и державные заботы, не оглянется по сторонам, то хоть бы ратники его да дворяне посмотрели на людей.