Позже этот отрезок пути не миновали поезда, следующие по линии Кузбасс — Магнитострой. С каким огорчением он прочитал однажды в окружной газете заметку. Автор сетовал, что путь слишком «ступенчатый», надо бы — минуя Карталы; выгодно ли гонять вагоны по двум сторонам треугольника? не лучше ли направить их по прямой третьей и сократить путь на 90 километров?
Какими неумными, кощунственными показались те вопросы молодому Галкину, и он исписал целую тетрадь про то, как строили дорогу, и послал в редакцию. Напечатали; еще долго ходили поезда по тому участку, и он думал, что его письмо сыграло тут существенную роль. Потом все-таки путь был сокращен…
Счастливейшая пора, о которой и тогда, и позже он вспоминал с трепетом нежности, с суеверным что ли испугом, что вся преданность еще не родившемуся городу вдруг иссякнет, и все потом потечет тихо, нудно.
Пора, совместившая под одним небом и грабарей с их допотопными телегами, и первоклассных заморских спецов, и бывшего тряпичника, а теперь мирового бригадира бетонщиков Хабибуллу Галиуллина, и знаменитого писателя Катаева, который написал о них книгу «Время, вперед!», и злобу богатого казачья, и доброту рабочего люда.
Так он ехал и вспоминал дорогу на Магнитострой, и трудности, которых перепало ему в том, сорок шестом, году предостаточно, не казались неодолимыми.
«Ты что, директор, выдумываешь? — говорили ему в Тихгороде. — На какое дело ты требуешь миллионы? На какие-то стекляшки? И это в то время, когда страна залечивает раны? Чудак!»
В Тихгороде идея о создании экспериментального цеха была безнадежно похоронена.
В министерстве завотделом сухо повторил ему ту же мысль — о том, что не ко времени его теперешние заботы. Галкин запротестовал, и чувствовал сам, как он рискованно горячится, злится, говорит грубо, с вызовом.
— Георгий Степанович, — усталым мягким голосом сказал завотделом, — ей-богу, других забот у государства много, и никто вам миллионов не даст. Повремените, ей-богу, и все будет неплохо.
Планы его отодвигались неизвестно на какое время, но вернулся он в Тихгород не то чтобы приободренным, но и не убитый горем. Начальник производственно-технического отдела Мусавиров очень заинтересованно расспрашивал о результатах поездки, Галкин сказал, что ничего пока не получается.
— Я все это предвидел, — вяло сказал Мусавиров. Был он ленив и благодушен. — И на черта вам трепать нервы? Славы это не принесет вам.
Слава. Что слава!.. Первооткрывателем он бы не стал — за границей давно уже делают изоляторы из стекла.
Новое дело увлекало, конечно, и горячило его. Но подспудно ни на минуту не оставляла его мысль о тихом родном городке, чья судьба была пусть не печальной, но и незавидной. Надо задать глухоманным городкам работу! Большим делом занять людей, построить для них хорошие дома, дворцы культуры, пустить по новым улицам трамваи.
Вот что виделось-мечталось Галкину.
Черт знает что, думал он, черт знает! Может, я не прав, а он прав, когда предвидит, предугадывает моменты, может, это и хорошая способность. Стране и вправду трудно. Люди и вправду залечивают раны, неважно едят, мало отдыхают. Не для нас момент, и можно быть ленивым, благодушным в этот м о м е н т?
Пусть я не прав… но я прав, когда мне противны леность и равнодушная умудренность! Ни в какой момент я не предам то, о чем я думаю и что все-таки будет! Ни в какой момент я не назову затеей свое д е л о, оно всегда останется для меня делом, и им я буду заниматься в с ю жизнь!..
В тридцатые годы он приехал в Тихгород. Он заканчивал институт и корпел над дипломом. Его смутила великая тишина Тихгорода.
Братия, знакомая еще по комсомолу, — теперь самые деятельные из тех ребят работали в горкоме партии — цепко ухватила молодого специалиста. Было в молодом Галкине в то время чувство наподобие жалости, что ли, к своему городку, до которого у народа не доходили пока руки. И было восхищение ребятами, которые верили в великое (и главное — недалекое) будущее Тихгорода, так же, как беззаветно верили они в скорую победу мировой революции. Он и сам был той же закваски и той веры, и упорства, и самоотрешения, без которых многое из задуманного оставалось бы не сделанным.