— Не знаю я этого, Митя, — сказал он просто, серьезно. — Не осуди меня, Митя… но не знаю этого.
— Черт возьми! — вдруг сказал Митя. — Как бы хорошо, дядя Рустем, если бы я был разведчиком или хотя бы сын полка.
— Читай книгу, — сказал Рустем, улыбнувшись, — очень хорошая книга. А я пойду курить… Мы с тобой знакомы, и если тебе захочется поговорить когда-нибудь, то встретимся.
— Вы где работаете?
— На заводе, где есть команда «Зарево».
— О-о! — сказал Митя. — Вы там не секретарем парторганизации работаете? Тогда бы я мог вам позвонить.
— Нет, — рассмеялся Рустем и повлек Жанну в их купе.
Они посидели молча, умиротворенные, спокойные, они вслушивались в голоса, что раздавались в соседнем купе, взглядывали друг на друга, было им хорошо — там будто ехали их дети.
— Разве же все у меня кувырком? — тихо, точно для себя, сказала она, но глянула на Рустема.
— Ты о чем?
Она усмехнулась:
— Вита предлагал мне выйти за него замуж. Жизнь у него — у нас с ним — кувырком, и самое лучшее, что мы можем сделать…
— Сволочь, — сказал он как-то устало. — У таких всегда кувырком. Не поступил в институт — кувырком. Призвали в армию — кувырком. В магазине нет масла — тоже жизнь кувырком…
Она негромко сказала:
— Он был не такой.
Он почти крикнул:
— Когда?
— Мы были однокашниками, и мы не были недругами.
— Друзьями или недругами однокашники становятся потом. И важно — каким ты станешь потом, когда… вот она вокруг — жизнь, и ты должен в ней что-то делать… и надеяться, и мечтать, но и делать!.. Я знаю, какой он был, он хотел быть не просто умным и честным — он хотел в сравнении с другими быть умнее и честнее. Это удобнее. И полегче!..
Она села ближе к нему, примирительно коснулась его плечом.
— Знаешь, — сказала она, — ты ни о чем не жалеешь? Ну… как это говорят, хотел бы ты лучшей доли?
— Это было бы очень плохо, если бы я жалел о прошлом. Я не жалею. Мне иногда кажется, что я и вправду воевал. Что я был тяжело ранен, умирал и выжил. Может быть, это потому, что мне было десять, когда кончилась война.
В купе у мальчиков и девочек послышался капризный сонный голосок:
— Пить хочу. Я хочу пить.
Митя выскочил, встрепанный, красный, с блестящими глазами, и стал метаться от одного окна к другому, точно хотел выброситься.
— Люся хочет пить, — говорил он, — Люся хочет пить.
Рустем сказал, что скоро будет остановка, и тогда они сбегают и принесут девочке лимонаду.
— Скоро остановка, — метнулся мальчик к себе, — скоро остановка, и у меня есть деньги!..
— А может, не будет остановки. Я пить хочу.
— Люся, перестань! — крикнула Жанна, и Митя опять появился у них и глянул на Жанну страдальчески.
— Жанна Леонидовна, — сказал Митя, — но если ей очень хочется пить…
Вскоре поезд остановился, и Рустем с Митей выскочили из вагона и побежали к киоску. Вернулись они с тремя бутылками лимонада.
Они сошли на разъезде Карское. Отсюда до Кособродов было километров шесть.
Под откосом стояли три березки, стволы — будто белые дымки подымаются от земли и теряются в зеленой листве. В тени спал дедушка, задрав кверху куцую прямую бородку и зажав в обеих руках кнут. Возле паслась запряженная лошадь.
Они спустились вниз, к березкам, дедушке и лошади. Дедушка встал, быстро потер глаза, губы, потрепал бородку, и все увидели, что это парень лет тридцати.
Сразу стало ясно, что бородка ему очень нравится и что сразу понравилась ему Жанна.
— С проверочкой? — спросил он, неспешно, в упор, разглядывая Жанну.
— Нет.
Парень затянул чересседельник, взнуздал лошадь и сказал:
— Садись. — Он опять смотрел на Жанну, и она растерялась и сказала, что ехать надо им всем.
— Я и говорю, садись все.
— На лошади я не поеду, — сказала Люся.
— Садись немедленно! — раздраженно крикнула Жанна.
Люся села и надула губки.
Телега задребезжала по сухой каменистой дороге. Замелькали на ветру запахи: прохладный — болотной влаги, горячий и сухой — ковыля, горячий и горький — тмина и полынка.
Жанна тронула руку Рустема, и рука ее дрожала. Он поглядел ей в лицо. Она улыбнулась виновато, нежно.
— Ты не сердись на глупую Люську и не волнуйся, — зашептал он ей на ухо.