– Синьор, – ответил служитель с некоторой фамильярностью в обращении, которая часто присуща людям, стоящим близко к правителям, – монах-кармелит и молодая девушка ждут приема.
– Как ты сказал – кармелит и девушка?
– Да, синьор. Те, кого ждет ваша светлость.
– Что за дерзкий обман!
– Синьор, я только повторяю слова монаха: «Скажи его высочеству, что кармелит, которого он хочет видеть, и молодая девушка, в чьем счастье его высочество отечески заинтересован, ожидают его распоряжений».
Увядшее лицо дожа залила краска негодования, и глаза его сверкнули.
– И это со мной.., в моем собственном дворце!
– Простите, синьор, но этот монах не такой, как другие потерявшие стыд священники, позорящие свой сан; и у него и у девушки вид скромных и достойных людей. Я
подозреваю, ваше высочество, что вы про них забыли.
Красные пятна исчезли с лица дожа, и взгляд его снова приобрел благожелательное выражение. Возраст и опыт научили венецианского дожа осторожности. Он отлично знал, что память не изменила ему, и тотчас понял, что необычная просьба таила в себе какой-то смысл. Это мог быть злой умысел энергичных и многочисленных его врагов, но, с другой стороны, если уж проситель решился на такой поступок, это могло быть какое-нибудь действительно серьезное и спешное дело.
– Говорил ли кармелит что-нибудь еще, Марко? –
спросил дож после минутного размышления.
– Он сказал, синьор, что дело не терпит отлагательства, так как близится час, когда может погибнуть невинно осужденный. Мне кажется, он хочет просить вас за какого-нибудь повесу; говорят, несколько молодых патрициев были арестованы за нескромное поведение во время карнавала. А девушка, возможно, переодетая сестра бездельника.
– Позови сюда одного из служителей и, когда я позвоню, введи монаха и девушку.
Слуга удалился, не забыв пройти в приемную через другие двери, чтобы не сразу встретиться с ожидавшими его посетителями. Второй служитель тотчас явился и был немедленно послан просить одного из членов Совета Трех, который находился в соседнем кабинете и занимался там важными делами. Сенатор не заставил себя долго ждать; он считался другом дожа, и его принимали не таясь, выказывая при этом обычные знаки внимания.
– Ко мне явились весьма странные посетители, синьор,
– сказал дож, поднимаясь навстречу человеку, которого вызвал ради предосторожности, – и я бы хотел иметь свидетеля нашего разговора.
– Вы поступаете правильно, ваше высочество, желая, чтобы сенат делил с вами ваши труды. Но если вы полагаете, что каждый раз, когда во дворец входит посетитель, необходимо вызывать кого-нибудь из советников, то…
– Хорошо, синьор, – мягко прервал его дож, тронув колокольчик, – надеюсь, я не слишком обеспокоил вас своей назойливостью. Вот и просители.
Отец Ансельмо и Джельсомина вошли в кабинет вместе. С первого же взгляда дож убедился, что видит их впервые. Он переглянулся с сенатором, и каждый прочел в глазах другого удивление.
Очутившись перед дожем, кармелит откинул капюшон и открыл свое аскетическое лицо, меж тем как Джельсомина из глубокого почтения к тому, кто их принимал, смущенно остановилась сзади, наполовину скрывшись за спиной монаха.
– Что означает ваш приход? – спросил дож, указав пальцем на сжавшуюся Джельсомину, но глядя в упор на монаха. – И что это за странная спутница у вас? Ни время, ни форма вашего обращения не соответствуют обычаю!
Отец Ансельмо впервые очутился лицом к лицу с правителем Венеции. Привыкший, как и все жители этого города в те времена, с недоверием оценивать возможность успеха, монах, прежде чем заговорить, устремил пытливый взгляд на вопрошавшего.
– Светлейший дож, – ответил он, – мы пришли просить справедливости. Тот же, кто приходит с такой просьбой, должен быть смелым, чтобы не опозорить себя и свое звание.
– Правосудие – слава Святого Марка и счастье его подданных! Твой поступок, святой отец, не соответствует установленным правилам и благоразумию, но он, возможно, имеет оправдание. Изложи свою просьбу.
– В тюрьме есть заключенный, которого суд приговорил к смерти. На рассвете он будет казнен, если вы своей властью не спасете его!
– Тот, кто осужден, заслуживает своего жребия.
– Я духовник этого несчастного и, исполняя свой священный долг, убедился, что этот человек невиновен!
– Ты говоришь, он осужден обыкновенными судьями?
– Приговорен к смерти, ваше высочество, решением уголовного суда.
Дож, казалось, почувствовал облегчение. Так как дело разбиралось публично, он мог, по крайней мере, надеяться, что во имя человеколюбия он выслушает монаха, не нарушив хитроумной политики правительства. Бросив украдкой взгляд на неподвижно сидевшего члена Совета, словно ища у него одобрения своим действиям, дож шагнул ближе к кармелиту, явно заинтересовавшись его просьбой.