– Я как-то слышал, – сказал Никита, – как одна знакомая моего отца делилась с ним своей бедой. Она пожаловалась ему, что ее сын работает в ресторане, и призналась, что ей не так стыдно было бы говорить людям, что ее сын сидит в тюрьме за воровство, как говорить им, что он работает официантом. В такой ситуации куда вы прикажете думающему народу идти, как не в математики или в физики?
– Тем более что юриспруденции, как таковой, не существовало, – сказал я, – врачи еле-еле себя прокормить могли, про актуариев никто и не слышал ничего, а бизнесмены всех сортов по тюрьмам сидели.
– А потом мы приехали сюда и такую конкуренцию сами себе составили, что ужас просто. Гений на гении тут сидим, и уже университетов на нас на всех не хватает. Заодно местным математикам свинью подложили.
– Каким же образом? – спросил Вадим.
– Той же конкуренцией. Они в университеты почему подались?
– Почему?
– Жизнь спокойная, – сказал Никита. – Зарплата скромная, зато жизнь спокойная. Отпуск большой, и все такое прочее. А тут мы приехали, и вся райская жизнь кончилась. За должность профессора теперь надо еще побороться, и народ стал рваться из университетов.
– Что-то я не заметил, чтобы у нас кто-то ушел, – сказал Вадим.
– А в фирмах не очень-то любят нашего брата. Считается, что мы не умеем работать. Но те, которые смогли уйти, особенно в финансы, сразу стали зарабатывать в два раза больше.
– Да, – сказал Вадим, – парадокс, да и только.
– А вот тебе еще один парадокс, – сказал я.
– Ну, – сказал Вадим.
– В любой компании математиков почему-то всегда оказывается самый великий математик всех времен и народов.
В комнату вошел Пол. Он прошел мимо нас и помахал нам всем рукой.
– Hi kids. How’reweguysdoin’? – сказал он и направился к кофеварке.
Я проводил Пола взглядом и посмотрел на Альку.
– Что он сказал? – спросила она меня.
– Я не понял.
– Почему же ты не переспросил?
– Я не знаю.
– Ты помнишь, как нам говорили, что ни в коем случае нельзя стесняться переспрашивать?
– Да, – сказал я.
– Почему же ты не переспросил?
– А ты? Почему ты не переспросила?
– Спроси его сейчас, что он сказал.
– Теперь уже поздно.
– Нет, нет, так нельзя, – сказала Алька. – Надо всегда переспрашивать. Давай, спроси его скорее, пожалуйста.
– Пол! – позвал я.
– Да? – сказал Пол.
– Пол, что ты сказал?
– Что?
– Что ты сказал?
– Что ты имеешь в виду? – спросил Пол.
– Ты что-то нам сказал.
– Я?
– Да, когда ты вошел, ты что-то нам сказал?
– I dunno, – сказал Пол.
– Что?
– Прости? – сказал Пол.
– Ты что-то сказал нам, когда ты вошел?
– Да.
– Что? Что ты сказал?
– Я не помню, ничего такого. Наверное, я, знаешь, сказал “Hello” или что-нибудь такое. Ничего такого не сказал. Знаешь, обычные дела, что-нибудь такое типа “Hi” или что-нибудь еще в этом роде. Я не помню. Просто что-то сказал.
– Прости, – сказала Алька, – скажи это еще раз, пожалуйста.
– Я не понимаю, – сказал Пол. – Скажи это еще раз.
– Скажи это еще раз, пожалуйста.
– Что? – спросил Пол.
– Что ты сказал? – спросила Алька.
– Я?
– Да, когда ты вошел.
– Ничего такого, я сказал “Hi”. Просто “Hi”.
– А, – сказал я.
– Просто “Hi”, – опять сказал Пол.
– А, – сказала Алька.
– Okay? – сказал Пол.
– О'кей, – сказала Алька.
Пол повернулся опять к кофеварке. И мы несколько минут молча пили наш кофе.
– О чем мы тут говорили? – спросил я.
– О парадоксах, – сказал Вадим.
– Да, о парадоксах, – сказал я.
Мы продолжали молча пить кофе.
– А я, – сказал Никита, – тоже парадокс один интересный знаю. Только он очень сложный. Я над ним два года думал.
– Что за парадокс такой? – спросил Вадим.
– Вот, – сказал Никита, – ты в зеркало смотришь. Так?
– Так.
– Так вот, почему правое с левым всегда перепутаны, а верх с низом – никогда?
Алька пересела в кресло и закрыла глаза.
– Ну? – сказал Никита.
– Что “ну”? – спросил Вадим.
– Почему правое с левым всегда перепутаны, а верх с низом – никогда?
– У меня, – сказал Вадим Никите, – правое с левым никогда не путаются. Так что я даже не понимаю, о чем ты говоришь.
– А если перевернуться у зеркала? Тогда точно все перепутается.
– Как это “перевернуться”? На голову, что ли, встать?
– Ага! – сказал Никита, и глаза у него заблестели. – Ты, я вижу, понял, в чем дело. Только не потому, что умный, а потому, что я тебе намекнул.