Аленка села на свое место, и прошло, наверное, минут пять, прежде чем она опять посмотрела на меня.
Пришел еще кто-то из Санькиных друзей, и мне пришлось уже в четвертый или пятый раз рассказывать всем, как прискакал Санька ко мне и как он горячил коня; и Санька смущенно улыбался, признавая тем самым, наверное, что это было смешно. Водка кончилась, и все пили уже только самогон, и я спросил Саньку, зачем ему водка, если у него самогон такой отменный.
– А как же, – сказал Санька, удивив меня простотой и очевидностью своего ответа, – и енто, и енто.
– Аленка, – сказала Маша, – а ну-ка, подложи еще помидоров из кадушки, а то Илюша, я смотрю, стесняется.
Аленка опять вскочила, но уже не так поспешно, и положила в миску пять или шесть здоровенных красных помидорин того необыкновенного засола, который получался только у Маши, и поставила миску на стол рядом со мной.
И я вспомнил, какой вчера был прелестный спокойный вечер. Я приехал за молоком раньше обычного. И Аленка сказала мне, что Маши нет дома и что она сама пойдет доить корову. И я пошел смотреть, как она будет доить.
Аленка села на невысокий табурет возле коровы, не торопясь, по-хозяйски протерла коровье вымя влажным полотенцем, поставила простое оцинкованное ведро и так же, не спеша, начала доить. Струи молока зазвенели, но потом сделались глуше. И молоко стало пениться сильно.
И когда Аленка надоила, наверное, с четверть ведра, она отставила ведро в сторонку, покрыла его марлей, нацедила молока в кружку и протянула ее мне. Рука, в которой она держала кружку, подрагивала немного. И я с удивлением обнаружил, что и моя рука тоже дрожала.
Я стал пить парное молоко, а Аленка продолжала доить. Было все еще жарко, и на Аленке под ее легким летним платьицем, конечно же, ничего больше не было. И, как я ни старался не косить туда глазом, все-таки скосил, и Аленка это заметила и стала спокойнее и серьезнее.
– Мне нравится смотреть, как ты пьешь молоко, – сказала она.
– А мне просто нравится смотреть на тебя, – сказал я.
Корова переступила с места на место, и Аленка, подражая своей старшей сестре, крикнула: “Стоить, Зорька, стоить!”
– Я все поняла, – сказала Маринка.
– Да? – сказал я. – Что же ты такое могла понять?
– Я поняла, кажется, почему тебе мой chiropractor не понравился. У тебя такие шутки, что не сразу поймешь.
– Ага! Это у меня, оказывается, шутки плохие!
– Давай-ка, – сказала Маринка, – я тебя лучше накормлю.
Ну, хитра! До чего же хитра! Всегда, когда я сержусь, она меня кормить начинает.
Вот умора! Ну, честное слово, – умора.
– Ну, давай, Маринка, – сказал я, – неси на стол, неси. Шут с ним, с хероправтом твоим.
Г л а в а 26
– Я слышал, ты уходишь, – сказал Чарли.
– Да, – сказал Митя.
– Куда?
– Merrill Lynch.
– А-а, – сказал Чарли. – А ты не пробовал сначала найти что-нибудь у нас?
– Нет. Во всяком случае, мне никто здесь ничего не предлагал.
– Ну, я мог бы предложить.
– Предложи, – сказал Митя.
– Я не знаю с чего начать.
– Начни с самого главного, с цифр.
– Хорошо, я стану писать числа, а ты скажешь, если тебя что-то заинтересует.
– Давай, – сказал Митя.
– Вот это первое… это второе… – Чарли немного подождал. – Это третье.
– Продолжай, – сказал Митя.
– А что, пока ничего интересного?
– Сложи все и прибавь еще двадцать процентов, тогда будет интересно.
– О, действительно? Прости, я не знал, – сказал Чарли. – Правда, я не знал, прости, – еще раз сказал он.
На полу
Манхэттен, 7 октября 2002 года
– У меня еще одна новость, – сказала Лиз.
– А ты можешь подождать пять минут? – попросил я ее. – Я еще не закончил возиться с твоей первой новостью.
Утром, как только я пришел, Лиз сказала мне, что все числа у Эдвина подскочили почти в два раза. И никто не понимал, почему это произошло. И я уже с полчаса, наверное, трудился над этим и был близок к тому, чтобы все исправить. И тут меня как будто что-то кольнуло.
– Что за новость? – спросил я Лиз.
– Я вышла замуж, – сказала она.