Я присела, рассматривая его дверцу. Глубокие белые царапины на коричневом фоне – кривые и резкие.
- В тебе нет художественного таланта,- заключила я с грустью.
- Не всем дано,- Алан ни на секунду не расстроился,- зато я люблю изобретать.
- Что изобретать? – мы подходим к чулану, и он распахивает дверь, отвечая:
- Все, что угодно
И…
… у меня перехватывает дыхание, как при ударе током.
Весь пол покрыт проводами, инструментами, коробками и диковинными штуками.
- Это моя тайна,- шепчет Алан, наклоняясь ко мне.
Я делаю пару неуверенных шагов, и замечаю, какую-то изогнутую вещь. Она свита в кольцо. Осторожно дотрагиваюсь пальцем. Холодный металл.
- И что это?
Он медленно улыбается, наслаждаясь моим интересом.
- Это прибор – ускорения.
Я ухмыляюсь:
- И что я прицеплю его к себе и жутко ускорюсь?
- Ты сможешь бежать со скоростью мотоцикла,- прибор падает из моей ладони, и Алан ловко ловит его и кладет на место.
- Здорово,- выдыхаю я восхищенно.
- А это мелочи,- Алан обводит рукой пару коробок,- игры детства. Я тогда игрушки придумывал,- сообщает он доверительно.
Я улыбаюсь. Мы так близки, ближе, кажется, нельзя, словно ручейки нашего прошлого сливаются в одну широкую, могучую, и бушующую реку.
- А я учебники придумывала. Для кукол. По английскому. И рисовала к ним картинки, и еще к сказкам. Я рисую с тех пор, как научилась держать карандаш в руках и макать кисточку в краски.
Я вся лучусь изнутри, словно огромный прожектор, включенный на полную мощность и мне страшно немного, что он может прочитать это по моему лицу.
- Ты – талантлива,- шепчет он,- во всем.
Я вижу по его лицу, что он не льстит, что он действительно верит в это, верит в меня, как моя мама, мои близкие. Эта вера пылает в его глазах, его светлых, прекрасных глазах, ибо, если человек прекрасен внутри, его глаза не могут быть не красивы.
- Спасибо,- я улыбаюсь. Снова. Мне кажется, что во мне рождается что-то прекрасное, светлое, чистое!
- А ты прямо гений-изобретатель.
- Мери, Мери,- качает он головой, не соглашаясь.
- А все равно, не каждый же в силах придумать и сделать такое! - парирую я, будто в волейбол играю. Мне нравятся словесные поединки с ним. Но мы не бьемся с ним серьезно, и участвуем в них редко. А еще больше мне нравиться говорить с ним, да и не всегда я в настроение придумывать едкие ответы, на грани вражды и любви…
- Если я гений, то ты – риалтская принцесса,- смеется он, и шепчет,- сними чадру.
- А вдруг ты проиграл? – и я отступаю на шаг.
Алан внезапно меняет тему разговора и становится задумчивым.
- Помнишь обещание,- он заглядывает мне в лицо. В полумраке чулана его глаза таинственно мерцают, словно нарисованные специальной краской на портрете, и в его словах подвох. Я чувствую этот подвох сердцем, словно провожу пальцами по мягкому гобелену, и натыкаюсь на иголку.
- Секрет за секрет,- заканчивает он,- с тебя один секрет.
Он стоит слишком близко. Мои мысли мечутся, как перепуганные курицы пред гневным ликом султана-петуха.
И …я …я не знаю что ответить!
Я близка к панике!
Я закрываю глаза и рисую. Рисую спокойно и медленно, мысленно, всеми порами души. Мою любимую мамочку. Строгий рыжеватый хвостик, офисную блузку, юбку до колена, и, конечно же, черты лица – морщинки у черных глаз разбегающиеся в разные стороны, как круги по воде, стиснутые губы, печальный излом бровей.
- Эй, Мери, что с тобой? – испуганно спрашивает он.
- Успокаиваюсь,- отвечаю я.
И когда ее облик четко прорисован в моем сознании, я шепчу короткую молитву во имя ее, и распахиваю глаза.
Я уже спокойна.
Я не смотрю на него, и бурчу:
- Ладно,- и это опасная игра. Он может узнать слишком много из того, что я хотела бы скрыть.
Алан жутко рад. На его лице застыла широкая, сияющая улыбка.
Он так похож на ребенка, замершего под елкой, в ожидании подарка и надеющегося коварно подкараулить деда - мороза.
- Я хочу увидеть ту картину, которую ты спрятала,- говорит он.
Страх оплетает своей железной и холодной рукой сердце, и стискивает его…
Он может понять, он может догадаться.
Я стискиваю зубы и не смотрю в его глаза, но слово есть слово.
Тайну за тайну.
На самом деле, что здесь такого.
Нарисовала его и нарисовала! Я вообще многих рисую. И парней, и девчонок.
Едва он замечает как я от него отворачиваюсь и в его глазах, точно голодный зверь, просыпается тоска. Она, точно корабль плывущий в бурю, корабль полный отчаявшихся людей, знающих, что смерть близка, очень близка. Людей, чувствующих ее липкое дыхание, подобное паутине, на лице.
- Сейчас! - я протягиваю ему руку.
Хочу избавиться от этой проблемы и немедленно!
- Потом,- Алан качает головой,- уже поздно, и здесь безопаснее.
Я повожу плечами и выхожу из чулана.
Мне холодно, безумно холодно от его безразличного взгляда, которым он одарил меня, отвечая.
Но я не показываю этого. Я иду вперед, безучастно смотря в пространство, я заставляю себя идти и я рада тому, что он не видит выражение моего лица.
Ночью я долго не могу заснуть. Я лежу одна в маленькой каморке без окон. Вместо двери здесь тонкая занавеска, на которой вышито рыцарское сражение. И прекрасная дева с печалью во взоре смотрит из высокой башни вслед рыцарю, скачущему навстречу своей гибели.
Лунный луч забирается меж занавеской и шкафом и прыгает шаловливой зверушкой по стене. Подставляю пальцы. Золотистая дымка дрожит на них.
Утыкаюсь лицом в подушку. Волны печали накатывают на меня, оглушая и ослепляя.
Почему в этой жизни все не так?
Почему? Почему? Почему?
Почему мечты сбываются не так, как ты этого хочешь или не сбываются вообще? А чтобы сбылись, надо работать, надо трудиться до потери сознания, сражаться насмерть, стиснув зубы, с жизнью, с проблемами, с самой собою.
Я встаю и тихо выхожу, откидывая занавеску. Алан спит на кровати, сбросив одеяло на пол.
Несколько долгих минут я наблюдаю за тем, как в свете луны вздымается и опадает его широкая грудь, как безмятежно и светло его лицо – такое невинное и наивное во сне.
Смогу ли я жить без него?
От такой перспективы кружится голова, и пол прыгает на меня тигром, но у меня получается удержаться на ногах.
Легкая, щемящая грусть, щипавшая душу, подобно кисленькому лимону, жгущему язык, внезапно превращается в страшную тяжесть.
Обычно все забывается, все проходит. И желание смерти, и ненависть, и увлеченность кем-то…
Но есть вещи, которые не уйдут никогда, которые умрут вместе с тобой.
Я отгоняю навязчивые мысли и выхожу во двор.
Сладостный ночной воздух обнимает меня. Я сажусь на крыльцо. Звездная сеть висит надо мною. Посверкивают маленькие искорки-бриллиантики, ветер нежно треплет волосы, холодок ползет по спине.
Скрип двери. Вскакиваю, вытаскиваю кинжал, бросаюсь вперед, прячусь за сараем, застыв.
Все это без тени мысли, автоматически.
Как изуродовало меня происшедшее! Неужели я готова убить?!
Нет, нет, никогда...
Однако и моя вина, в том, что мой неудавшийся убийца мертв. Моя вина в том, что он не убил меня. Но это просто бред!
На пороге стоит Эрит. На ее плечах лежит мягкая, белая шаль. Черные глаза блестят во мгле. Она кажется хрупкой и ранимой - тонкая талия, изящный изгиб шеи, ни за что бы не поверила, что она - ведьма, если бы не знала этого.
- Маша,- зовет она,- я знаю, что ты здесь. Выходи. Мне нужно поговорить с тобой.
Я сую кинжал в ножны, и выхожу из-за полога мрака, будто откидываю занавеску.
Я стою напротив нее.
Эрит несколько секунд внимательно вглядывается в мое лицо, освещенное светом, падающим из сеней, как будто спрашивает себя: «И что он мог найти в ней? Всего лишь смазливая мордашка, каких тысячи».