Я молюсь, и я не знаю, что это бесполезно.
Что они солгали. Во благо.
Хотя я может, сделала бы на их месте то же самое.
И когда я захожу в комнату, когда я смотрю на их лица – замершие в смертельной безысходности, покрытые морщинами отчаяния – его несмываемой маской, его уродством – ибо отчаяние уродливо воистину, я знаю.
Я знаю, что он умер.
И они говорят это мне.
Алан и Эрит возвращаются.
Эрит идет, радостно насвистывая, а Алан даже не смотрит на меня, и не здоровается.
Игнорируя все мои вопросы, он лишь бросает: «страшно болит голова» и голос его скрипучий и неживой, и уходит в комнату.
Я стою - растерянная и обиженная, мысленно зарекаясь его любить.
Эрит едко улыбается и тоже уходит, лишь заметив, чтобы я не смела уходить.
Конечно же, он не любит меня!
И я чертовски зла на него за это!
Через два часа, посвященных рисованию, безделью и частично тихой ярости, мы идем в мой мир.
Эрит проходит по пустым комнатам моего дома, презрительно окидывая взглядом хронический бардак на моем столе.
Алан идет за мной, и стоит мне взглянуть на него, отводит взгляд и кривится, будто от зубной боли. На лице его застыла печать мрака.
Я хочу спросить его, что с ним, но не смею. Я хочу взять его за руку, чтобы ему стало легче, но не смею. Я хочу разделить его боль и не могу.
Он меня не любит. Я ощущаю это, как холод на коже, как тень на этой земле.
Это также ясно, как и то, что сегодня первый почти прелестный весенний день. Но он может стать сумрачным и слякотным, а ненависть обратится в любовь.
Лишь дружба посередине.
Эрит водит руками по полу, шепчет себе под нос что-то.
Лицо ее блестит от пота, а черные волосы текут по спине, и скользят по паркету.
- Что она делает? – я отвлекаю Алана от печальных дум.
- Тебя теперь не найдут, для этого она заклинает твой дом.- Безразлично отвечает он.
Я набираюсь храбрости и дергаю его за рукав, когда он отворачивается:
- Алан, что с тобой?
Он оборачивается и грустно говорит:
- Ничего, Мери,- его усталый голос, словно пыль, висящая в воздухе,- ты не сможешь помочь мне ничем,- мне так жаль его! Но я не настаиваю. Если захочет – расскажет.
Эрит заговаривает также мой вуз, чтобы они не нашли меня там, и место убийства.
Но сначала мы осматриваем место убийства.
Эрит скользит по крыше, и водит руками по ее поверхности. И бормочет себе под нос нечто невнятное.
- Что? – тихо спрашиваю я, но Алан подносит палец к губам, призывая меня к молчанию.
Она обходит крышу по кругу раз за разом снова и снова. Ветер треплет ее длинные, черные волосы. Свет солнца трепещет крылышками сотен бабочек на ее лице.
Я удивленно смотрю вниз. Нас никто не замечает. Люди спокойно идут по своим делам, машины мчатся, разбрызгивая лужи.
Вскоре, Эрит заканчивает.
Ее лицо блестит от пота.
- Здесь были Колденийцы,- сообщает она, привалившись к стене.
- Кто это? – спрашиваю я.
- Твой самый страшный кошмар,- жутко улыбается она.- Это раса сильных колдунов. Они живут в одном из миров. Они закляли того несчастного. Им почему-то нужно, очень нужно,- она подчеркивает это слово,- чтобы ты умерла.
- Как они узнали обо мне? – я стремительно бледнею.
- Когда ты идешь сквозь миры, когда ты создаешь их, волны пронизывают пространство. Легче легкого отследить твое перемещение.
Я вздрагиваю.
И спрашиваю:
- И что мне делать, чтобы меня не отследили?
- Держи,- она снимает с шеи подвеску – маленький черный камушек, оправленный в серебро.
Я принимаю его и незамедлительно надеваю.
- Но лучше перестраховаться,- замечает Эрит,- лишний раз пока что не высовывайся, путешествуя по мирам.
- Я постараюсь,- соглашаюсь я с ней.
Когда мы возвращаемся ко мне, я слышу тихий шепот Эрит, очень разозленный шепот:
- И когда ты выполнишь свое обещание?
- Как только буду знать, что с ней все в порядке.
- Ладно,- цедит она.
Эрит не знает, какой у меня хороший слух.
Уходя, она бросает мне напоследок:
- Они дьявольски опасны - помни это.
Я благодарю ее, искренне улыбаясь, а она едва кивает и исчезает, медленно тая в воздухе.
И Алан остается со мной.
Мы идем в мою комнату.
- Я уйду, как только буду знать, что тебе ничто не угрожает,- говорит Алан, ласково улыбаясь, но меня трясет от его улыбки, ибо под ней дремлет безысходность.
В нашу жизнь, в нашу дружбу закралось, что-то очень плохое.
И я не знаю, что мне делать.
Скажи, скажи, как мне спасти его?
Как мне спасти нашу дружбу?
Нашу будущую любовь.
Лишь из истинной дружбы рождается истинная, небесная любовь
Следующие дни мы проводим в вузе, и также гуляя по улицам вечного города, летящего над Невой.
Мы любуемся древними зданиями, такими прекрасными в свете юной весны.
Я рисую Алана на фоне моего вуза. Как он смеется, закинув голову назад, и его глаза сияют, как прозрачные почки на солнце, вторя фону здания.
Я рисую змею реки, как она огибает Казанский собор синеющей мглою.
Я рисую деву Марию, что освящает стену собора. Она, словно самое небесное стихотворенье, она - песня солнца.
Ее глаза печальны, ибо она знает что потеряет. Она укутана в голубые и алые одежды, и одной рукой удерживает Христа, ребеночка, в золотистом и белом одеяниях.
Я рисую, и говорю с Аланом, изредка прерываясь.
Но, несмотря на это, я вижу, что он несчастен. Я не знаю почему, а на вопросы он лишь отнекивается.
Я в ярости от того, что он не хочет быть со мной – я думаю это настоящая причина, я бросаю:
- Хочешь - возвращайся!
Он хрипло смеется:
- Мери, Мери дело не в этом!
- Так в чем же?
- Я не могу ничего изменить,- говорит он мрачно, и такое бессилие в его словах, что я вспоминаю свои картины после смерти Ежика.
Мрак, смерть, отчаяние. Боль. Лужа крови. Разорванные крылья черного неба. Голая пустыня.
Девушка с разорванным горлом. Девушка перерезавшая его себе.
И у нее мое лицо.
Я жаждала смерти. Я хотела ее.
И лишь одно удержало меня – я была не одна в своем горе. Я была не одна.
Я показываю ему красоты наших музеев.
Мы бредем по залам Эрмитажа.
- Я и не думал, что все это существует,- замечает он,
- Вы так привыкли к сумраку, что не замечаете свет,- говорю я ему.
- Возможно,- соглашается он.- А возможно он просто погас,- добавляет затем.
Я любуюсь многими картинами. Я чувствую дух времени. Я слышу голоса картин, я слышу их души.
То тонкие и нежные, то яростные и бушующие, то полные изысканной лирики, то сумасшедшей боли.
Я обожаю все музеи. Я обожаю многие картины. Я надеюсь на то, что когда-нибудь и мои творенья будут висеть здесь.
И вам не понять этих безумных надежд, если вы не творите. Вам не понять, как взрывает вены изнутри вдохновенье, вам не понять, как любишь ты каждый штрих в своем произведении.
Вам не понять, как совершенны мои фантазии (правда, картины мои не всегда отражают эту божественную красоту в полной мере, иногда они лишь убогое подобие грезы).
Вам не понять моей мечты о бессмертии моего творчества.
Я хочу жить сквозь века в том, что я создала.
И дни уходят, тают, как дым над городом. А дни исчезают, как миг рассвета.
Чарующие дни, когда мы вместе.
И однажды он уходит, уверившись, что все в порядке.
Я едва не плачу. И в своем мире, он с застывшим лицом, презрительно улыбаясь, говорит:
- Мери, мне надоело твое общество. Я не хочу тебя больше никогда видеть.
Его слова с размаху бьют меня, точно кулак врезающийся в солнечное сплетение на животе.