Резкая боль едва не заставляет меня согнуться.
Но я держусь. Прямая спина, гордо вскинутый подбородок. Я, словно струна боли в бесконечной агонии.
Я, прищурившись, смотрю на лицо этого мерзкого предателя.
Я одаряю его взглядом кипящей черной ненависти.
Меня словно окатили ведром лжи.
- Прощай! – говорю я и ухожу в мой мир, отныне полный мрака.
И я не вижу, как душа умирает в его светлых глазах.
Глава шестнадцатая. Мрак
Я не знаю, сколько я лежала на леденящем паркете.
Я не знаю, сколько я смотрела на потолок.
Я искала выход, но его не было. Был лишь вход и лабиринт, из которого не выбраться, лишь стены, рвущиеся в небо, серые стены, которые не сломать…. Никак!
Я открыла двери собственному безумию. Я открыла двери любви, но вместо нее пришло отчаяние.
Я видела, что это правда, правда, правда.
Меня предают все. Почти
Я забилась в рыданиях Я била пол стиснутыми кулаками.
Нож боли вошел в мою грудь, и взрезал кожу, плоть, ломая ребра. Ломая меня. Снова…
Я кричала, не зная что, как тогда.
« Он умер!!! Зачем мне теперь жить!!!! Незачем!!! Незачем!!!! Незачем!!! Смысла нет!!!»
Когда я звала к себе смерть, любя своего отца, своего умершего отца.
И сейчас я тоже хотела… умереть.
Если истинной любви нет.
Он был частью меня, он был мною, потому что я любила, люблю его.
Как я тогда билась головой о диван, о стену этой жизни – жестокой жизни, в которой столько ужаса, мерзости и зла, и совсем отсутствует справедливость. О стену этой жизни, что рушится на тебя, безжалостно сминая твою душу, как ты сминаешь конфетную обертку пальцами, и выбрасываешь ее на помойку.
Я кричала его имя.
Имя того, кто предал меня.
Мама крепко обнимала меня. Мама пыталась вытащить меня из той бездны, в которую я рухнула…
Но эта бездна бесконечна…
Зеркальный коридор боли, зеркальный коридор без выхода.
Мама крепко обнимала меня – милая, родная, любимая.
Запах дома, уюта, тепла – ваниль и легкие, плывущие в воздухе духи… Терпкие и сладкие.
Я плакала на ее коленях и рассказывала, рассказывала и плакала. Несбывшуюся историю любви.
Но слезы вскоре ушли. Подействовала валерьянка - отстранено поняла я.
А мама все гладила и гладила меня по волосам так ласково и нежно, пока я задыхалась от этой безграничной, всеобъемлющей боли, которую не снять никаким обезболивающим или успокаивающим.
Никогда.
Можно лишь научиться жить с ней, терпеть ее, - твое второе я, смиряясь с тем, что ты не станешь полноценным, живым человеком без него, никогда.
Я так любила его.
А ее лицо было освящено нежностью и тоской, милосердием, как лик девы Марии – Мадонны…
Я останусь здесь ради нее, как осталась тогда.
Потому что у нас нет права на смерть, пока за нашей спиной есть хоть один человек, которому мы необходимы, как жизнь, сияющая звездою, как солнце режущее воздух своими золотыми лучами, как вдохновение, дарующее смысл бытия.
Все проходит.
Все проходит.
Ты уговариваешь себя, что это ничего не значит. Что он ничего не значит для тебя.
Да, он ничего не значит.
А душа твоя под толщами камня, под тоннами веса надгробной плиты.
И ты не веришь самой себе.
Есть любовь, которую не стирают века.
Дни бегут, петляя извилистой тропкой. Дни уходят один за другим. Закаты сливаются с землей в страстном поцелуе, дождь орошает землю слезами, ветер приглаживает мокрые кудри деревьев, а…я … все та же.
Я сижу с Линой как раньше.
Я говорю с ней. Иногда.
Я … только …не …могу …сказать…ей… о нем. Она видит, что я не хочу открывать причину своей депрессии, и перестает терзать меня вопросами.
«Его не существует» - уговариваю я себя.
Это лишь сон.
Но кошмар начался.
Сейчас.
И я не перестаю гадать – зачем же он сделал это? Как мог он из доброго, светлого Алана так быстро стать… предателем.
Предавшим не то, что могло бы быть – не неистовую, небесную любовь, а дружбу.
Зачем он помогал мне? Зачем он спасал меня? Зачем он вытаскивал меня, когда у меня не было документов, прикрывая от патруля? Зачем? Зачем он берег меня под кислотным дождем? Зачем он прикрывал меня от убийцы, и забрался за мной на крышу?
И спас от Кринтии? И залечил рану?
Зачем?
Он мог просто уйти…
Как сделал это недавно…
Тысячи вопросов громоздятся в моем мозгу, словно холсты, сваленные в моей комнате, словно стопки книг в библиотеке, громоздящиеся до потолка.
Почему?
Я ведь знаю, что это был не он.
Он не мог оставить меня.
Здесь что-то не так.
И лишь гордость и стеснительность и страх мешают мне выяснить это. И глубинный ужас – вдруг все это правда… И он – последняя ….
Легче просто стоять на месте, чем прорываться вперед.
Я не могу бродить по мирам. Я не могу открывать новые земли. И чувствую себя так, будто я без руки.
Без руки и без сердца.
Я не могу рисовать.
Я потеряла свою душу. Даже не успев найти ее, увидеть и запечатлеть в полной мере.
Я часто думаю – о том, что есть душа?
Лучшее или худшее в тебе. Мозаика качеств, блеск характера во мгле?
И есть ли у него душа?
Просто она не созвучна моей.
Я не могу его ненавидеть, и не любить не могу.
Я столько раз влюблялась, но так – никогда!
И прийти к нему значит поступиться своей гордостью, унизить себя еще раз.
И разнести надежды в прах. В серый, безличный, мягкий и ласковый пепел.
И я…я рассказываю все Лине.
Мы сидели на паре по «основам рисунка», и я, задыхаясь от слез, рассказывала все Лине.
О, как хотела я не знать его!
- Все это странно,- сказала Лина,- то он бросается спасать тебя, и вы хорошо общаетесь, то он и знать тебя не хочет.
Я кивнула, стиснув зубы, и пытаясь не рыдать. Слезы кипели внутри меня черной лавой, и едва не выплескивались через край.
- Тебе нужно разобраться с ним,- жестко сказала Лина,- и я помогу тебе в этом.
Я закрыла лицо руками и рухнула на парту, простонав:
- О нет!
- О, да, - ехидно улыбаясь, парировала Лина,- если я берусь за дело, он не сбежит.
- Потому что не сможет,- вздохнула я,- ты его обездвижишь, и влюбишь в себя.
- Он меня не увидит, не волнуйся,- заметила Линка, активно любуясь своим несравненным, по ее мнению, ликом в зеркальце.
Я покачала головой.
Я больше не о чем не волновалась.
Потому что меня не было.
Потому что он убил меня.
Мне снился Ежик.
О, милый, милый Ежик!
Я всегда буду помнить и любить тебя!
Я бежала сквозь поле ржи, навстречу ему, радуясь, что кончилась разлука.
А небо текло надо мной, и облака, как санки, скользили в его синеокой вышине.
Может, я умерла?
Так хорошо быть не может!
И я обняла Ежика. Заглянула в его серые глаза, провела рукой по щеке, вспоминая, каким он был. Мой отец.
Тот, кто он есть.
Тот, кто сделал меня сильной.
Он потрепал меня по голове, разворошив золотистые локоны, и улыбнулся.
Так, как мог улыбаться лишь он. Печальной и светлой улыбкой.
- Что ж не говоришь, что я умер? – он лег на бок, прямо на рожь, которая должна была быть колючей.
И ужасно жесткой, к тому же. Я торопливо отдернула локоть.
- Так я верю … что ты не умер, что где-то ты есть.
- Теперь,- уточнил он, доставая из кармана куртки сигарету и с наслаждением закуривая.
Увидев мою исколотую о стебли руку, он заметил:
- Нужно просто захотеть, чтобы все изменилось. Эта рожь – мягче перины.