— Слабый духом всегда следует за сильным, во всем ему подражая, — объяснил Медлар. — Стоит тебе напрячься, и он тоже сделает усилие над собой, но если ты расслабишься, он сделает то же самое, как случилось сейчас с Босвеллом. В ходе боя нужно добиться духовного превосходства над противником, а потом расслабиться — он последует твоему примеру, и вот тогда ты сможешь окончательно с ним расправиться, ты видел, насколько бессилен оказался Босвелл. Учитесь распознавать состояние духа противника. Сделать это будет легче, если ты вынудишь его нанести удар первым. Не случайно в схватках между знаменитыми бойцами проигрывает тот, кто нападает первым. Это свидетельствует о слабости духа.
— Но тогда получается, что по-настоящему великим бойцам вообще нет нужды наносить удары, — с сомнением в голосе сказал Брекен.
— Совершенно верно, — ответил Медлар.
Однажды Медлар предложил Стоункропу убить его. Стоункроп решил, что это шутка или какая-то западня, и отчасти оказался прав, хотя западня эта оказалась совсем другого рода, чем он ожидал. Видя, что Стоункроп колеблется, Медлар рассердился (или притворился сердитым, с ним никогда нельзя было знать наверняка) и принялся яростно нападать на Стоункропа, который в свою очередь тоже разозлился. Посреди схватки Медлар вдруг перестал защищаться, повторил: «Убей меня, Стоункроп» — и преспокойно застыл в ожидании. Все затихли, и на мгновение, показавшееся вечностью, Стоункроп замер, занеся когтистые лапы над головой Медлара. Затем он опустил лапы, вздохнул и сказал:
— Ты хочешь умереть!
Медлар рассмеялся и ответил:
— Возможно, но попробуй вдуматься в то, что открылось тебе сейчас. Видишь ли, я уже не боюсь смерти, и того, кто сталкивается с подобным отношением в противнике, охватывает ужас. Крот, сумевший преодолеть страх перед смертью, обладает несокрушимой мощью, ведь его противник неминуемо оказывается лицом к лицу со своими собственными страхами. Понять это и ощутить крайне трудно. Когда ты поймешь, что между жизнью и смертью нет разницы, что ты уже мертв, ты почувствуешь, что стал живей, чем когда-либо прежде, и, может быть, сумеешь смириться с задачей, возложенной на тебя Камнем. Когда это произойдет, ты станешь воином.
Все это показалось Брекену недоступным для понимания, но, выполняя упражнения, предложенные ему Медларом, он сумел почувствовать истинность этих идей и проникнуть в их суть интуитивно, а не с помощью разума. Беседуя на эти темы с Босвеллом, он обнаружил, что Босвеллу куда легче понять что-нибудь, чем почувствовать, но они не смогли решить, что лучше, а что хуже.
Время шло, настал июнь, и травы на лугу над Нунхэмской системой становились все пышней и зеленей. На смену цветам, появившимся ранней весной, пришли новые: белый и красный клевер, мохнатая розовая смолка. У реки, куда порой в минуту отдыха забредали кроты, зацвели тысячелистник и дрема. Река плавно струила воды, а у берегов, где колыхались тени высоких камышей, рогоза и желтого касатика, то возникали, то исчезали небольшие завихрения. Иногда на поверхность в погоне за добычей выныривали голавли или плотвички, оставляя за собой разбегающиеся по воде круги.
Неожиданно для себя Брекен затосковал по Данктонскому Лесу: по шороху листвы, раскачивающейся где-то высоко над головой, по щебету птиц — дроздов, пищух и зябликов, — порхавших среди ветвей, чьи песни на рассвете звучали ясней и звонче, чем пение здешних птиц, обитавших среди открытой местности. Он заскучал по букам, по запаху туннелей, проложенных в лесной земле, и лиственному перегною, где куда больше насекомых и личинок, чем в зеленой траве.
Он затосковал по данктонскому говору, по Ру. Но сильней всего по какой-то необъяснимой причине он тосковал по Ребекке. Чем больше времени он проводил по настоянию Медлара в покое, стараясь ни о чем не думать, чем глубже ему удавалось проникнуть в глубины духа, как своего, так и окружавших его кротов, чем смелей становился его взгляд, обращенный к миру, благодаря успехам в обучении боевому искусству... тем сильней он тосковал по Ребекке.
Выпадали дни, когда мысли о ней не давали ему покоя, и тогда он начинал вспоминать. Он вспоминал, как бежал следом за Ребеккой через Грот Корней, расположенный под Камнем. Ему казалось, будто он вновь ощущал прикосновение ее лапы к своему плечу, а в его ушах снова звучал ее голос, мягкий, но более звонкий, чем пение любой из птиц: «Мой ненаглядный. Мой любимый». Да, это правда, она произнесла тогда эти слова. «Любовь моя, моя Ребекка». И камень, скрытый под Камнем, который мерцал во тьме, и они стояли там в лучах его света! Заветный Камень! Тогда он притронулся к нему, и линии рисунка навсегда запечатлелись у него на лапе, он может начертить его на земле и смотреть на него в восхищении, думая о ней. Она погладила его, и он тоже прикоснулся к ней, он помнит, это правда, любимая моя, Ребекка.