Собственно говоря, Босвелл сам никогда не ожидал, что сможет проявить подобную мягкость и сдержанность по отношению к Брекену, ведь он прекрасно сознавал, что основным его недостатком является отсутствие терпения. Босвеллу не раз случалось навлекать на себя неприятности, вызывая раздражение у других кротов, встретившихся ему после того, как он покинул Аффингтон, и все из-за привычки чересчур откровенно выражать свои мысли и забегать вперед в разговоре, прерывая собеседника.
Причиной тому был его острый, живой ум. Босвелл испытывал истинную муку, сидя и слушая долгие рассуждения кого-нибудь из кротов, которые должны были привести к тому, что было ясно уже с момента, когда он только-только раскрыл рот.
Но во время бесед с Брекеном Босвелл не испытывал подобных мучений, и не потому, что Брекен мыслил стройно, логично и никогда не отклонялся от темы (это случалось с ним довольно часто), а потому, что, в силу особых свойств, присущих Брекену, в душе Босвелла пробуждались доселе неведомые ему чувства. Брекен, сам того не ведая, распахнул перед Босвеллом окно в мир, полный радостей и страданий, о существовании которого тот прежде и не подозревал.
Книги, которые он прочел, письмена, которые он выучился чертить и толковать, две собственные работы, над которыми он трудился, — все это казалось ему абсолютно несущественным по сравнению с непривычным упоительным ощущением, охватывавшим его при разговорах с Брекеном, когда он словно оказывался на пороге неизведанного.
Босвелл заметил, что Брекен не догадывается о воздействии, которое он оказывает на собеседника, и, возможно, воспринимает как нечто само собой разумеющееся восторги и горести, полноту которых ему порой удавалось так блестяще передать. Он не отдавал себе отчета в том, как сверкали его глаза, будто стремясь различить сквозь полумрак, царивший в норе, где они сидели, кротов, о которых он упоминал, и места, которые он описывал с такой неохотой, — все, что он покинул совсем недавно.
Так, например, однажды Брекен заговорил о кроте по имени Халвер, и голос его дрогнул, словно он так и не сумел смириться с тем, что Халвер давно умер и вроде бы даже не своей смертью. Но когда Босвелл попросил рассказать о нем побольше, Брекен уклонился, буркнув:
— Да был такой старый крот, мой знакомый, который слишком много болтал! — Но взгляд его яснее всяких слов поведал о том, как много значил для него Халвер.
В конце концов Брекен упомянул и о некоей Ребекке, сказав при этом следующее:
— Мы повстречались с ней во время ливня возле Камня на вершине холма. Она пребывала в такой же растерянности, как и я, только у нее это выражалось иначе. Она тронула меня.— Брекен опустил голову и последние слова произнес почти шепотом.
Босвеллу на мгновение почудилось, будто он бредет с Брекеном по тихим заброшенным лесам, которые могут исчезнуть при малейшем движении воздуха. Впрочем, так оно и случилось. Стоило ему спросить о Ребекке, как Брекен рассмеялся и заявил, что она «просто одна из данктонских самок и, надо заметить, прехорошенькая».
Больше всего Босвеллу хотелось разузнать что-нибудь о Древней Системе, но и тут произошло примерно то же самое. Брекен старательно обходил эту тему стороной, но когда ему все же случалось ненароком упомянуть о ней, Босвеллу удавалось уловить ощущение страха, чередовавшееся с ощущением покоя,— все это походило на стихию, столь же непостоянную, как весенний денек.
Познакомившись с Брекеном, Босвелл, умевший быстро находить нужные слова, привыкший за время жизни в Аффингтоне к словесным баталиям ученых кротов, впервые понял, что главное — не слова, которые выбирает собеседник, и даже не их значение, а поток скрытых за ними чувств, способных полностью изменить смысл сообщения. Чем больше Босвелл разговаривал с Брекеном, тем сильней убеждался в том, что сам Камень свел их друг с другом и куда бы ни отправился этот странный крот, он последует за ним. Босвеллу показалось, что в глубине души Брекена скрыта тайна, о чем он сам и не подозревает, и ее раскрытие сулит боль и радость, которые им обоим суждено испытать.
Вот так на смену нетерпению, поначалу терзавшему Босвелла, столкнувшегося с нежеланием Брекена рассказывать о Данктоне, пришло бесхитростное смирение и способность молчать не раздражаясь, и тогда Босвелл научился по-настоящему слушать собеседника, и не только Брекена, но и других кротов.