Да, на плоскую и ровную крышу, которая служила сейчас площадкой для геликоптера. Небольшая железная стрекоза, свесив винтовые крылья, сутулилась поодаль и ожидала нас. Наверху было действительно холодно, дул несильный, но ледяной ветер, и я почувствовал, как мои щеки задубели.
Мы с Карлом заняли места позади пилота, и тот включил двигатель. Где-то над головой зашуршал винт, и мы бесшумно взмыли над городом. Во все глаза я смотрел сквозь прозрачные стенки вниз, на город, пытаясь определить в пересечении улиц знакомые черты. Парк и знаменитый карловский особняк остались позади, и я узнал только, кажется, господина Крома и улицу, на которой не раз бывал…
Геликоптер резко снизился над окраиной города и сел на асфальтированном треугольнике рядом с высоченным сооружением из стекла, которое можно было принять за многоярусный гигантский парник.
Вслед за Карлом я выбрался наружу и заметил, как от стеклянного колпака к нам навстречу бежал, а точнее часто-часто семенил кругленький, толстенький лысоватый человек в темно-синем халате. Когда он подкатил ближе, я увидел, что это весьма пожилой человек с круглыми, как у совы, глазами и дряблыми, старческими щеками.
— Знакомься, — торжественно сказал мне Карл. — Знаменитый скульптор, величайший мастер своего дела. Специалист не только по тончайшей резьбе, но и монументалист.
Скульптор засмущался, стал благодарить господина Карла за столь высокую оценку его скромных трудов и повел в мастерскую.
Мы не спеша, равняясь на размеренную походку Карла, направились к стекляшке. Я с любопытством поглядывал на великого мастера, который подобострастно юлил вокруг Карла. Боже, во что он превратил художника и, судя по всему — талантливого человека!
За толстыми стеклянными стенками оказались леса, обрамляющие гигантскую скульптуру. Снизу я разглядел невероятных размеров башмаки с лепными бантами — ни дать ни взять — белые баржи с белыми парусами.
Пришлось отойти подальше, чтобы прочитать на постаменте слова, выложенные метровыми буквами:
«ЭТО Я. ОТНЫНЕ И НАВСЕГДА».
— Нельзя ли посмотреть лицо? — спросил я скульптора.
— Не полезете же вы под самый купол! — он кивнул не железную лестницу, уходящую по стеклянной стене вверх.
— Полезу, — сказал я. — Работа стоит того.
Скульптор просиял, а Карл сдержался, изучая меня.
Я сбросил пальто. Цепляясь за перекладины, зачастил руками и ногами по тонким железным прутьям. До самого верха не отдыхал, хотя, признаюсь, хотелось остановиться и сбросить непривычное напряжение…
Да, это было лицо Карла — носатое, с надменно прищуренными глазами и властно выпяченным подбородком. Крупные детали надвигались застывшими гигантскими волнами, все лицо сразу не увидишь. Выручало воображение…
Спускался я долго, медленно — уже порядком устал. Скульптор встретил восторженными словами:
— Феноменально! Вы, оказывается, спортсмен! Мы-то ползаем, как букашки…
Похвала не понравилась Карлу. Он с опаской глянул в мою сторону и сухо спросил:
— Ну, что увидел?
— Оказывается, это вы, господин Карл. Похоже, как две капли воды.
— А почерк художника чувствуется?
— Еще как, господин Карл.
— Возьми на заметку. Я должен высказаться по этому вопросу.
— Непременно, господин Карл.
— Ну, дорогой, — повернулся он к скульптору, — давай заканчивай. Ко дню моего рождения. Понял?
— С полуслова, господин Карл! Не сомневайтесь.
Скульптор закрутился волчком, залебезил, рассыпался в заверениях преданности и любви. Он явно перегнул, даже Карл поморщился.
— Ну, насчет любви — ты брось.
В геликоптере, когда мы опять взмыли ввысь, Карл с чувством высказался:
— Хороший он мужик. Понимающий, правильный. Люблю таких. — И вдруг спросил: — Как тебе монумент?
— Грандиозно, — мотнул я головой.
— Еще бы. Создается на века! Запомнил надпись?
— «Это я. Отныне и навсегда», — продекламировал я.
— Вот-вот. Обрати внимание: я не стал выпячивать себя. Ты не найдешь на постаменте моего имени. К чему бахвалиться? Лучше скромно, без претензий: «Это я». Так впечатляет больше. И знаешь, по моей задумке это не только мой портрет. Это больше, чем я сам. Это все мы, противостоящие разрушительной силе глупого добрячества. Потому и начертано: «Отныне и навсегда». Ведь мы на земле будем вечно.
«Поживем — увидим», — усмехнулся я про себя и стал осматривать местность, над которой летели. Пока ничего особенного — ровно, пустынно.
Геликоптер был же далеко от города, а мы все летим и летим. Пилот, наконец, стал снижать легкую послушную машину над полем, заросшим бурой травой.
Приземлились у беспорядочно разбросанных строений, и опять к нам бежал некто, но уже молодой и быстрый. Он махал руками и кричал: «Здрас- с-с!..»
— Отличный парень, — доверительно сообщил мне Карл. — Пойдет за меня в огонь и в воду. Преклоняюсь перед такими!
— Кто он?
— Мой незаменимый Оп.
Оп, как назвал его Карл, добежал до нас и с восторгом произнес:
— Добро пожаловать, ваша светлость! — Он не сводил восхищенных глаз с Карла.
— Ладно, хоть шапку надень, — капризно поморщился Карл. — К съемкам все готово?
— Разумеется, ваша светлость.
— Ну, давай веди коня, — распорядился Карл, и Оп куда-то умчался. — Поохотимся немного, ты не против? — спросил он.
— Что вы, господин Карл. Интересно.
— Даже очень, — подтвердил он. — Тем более, что я охочусь по-особому.
Карл вернулся к геликоптеру и, натянув перчатку с длинным кожаным рукавом, достал из кабины чучело птицы, похожей на ястреба. Чучело ин держал за ноги и ждал, когда же Оп подведет коня — ржание и топот уже доносились, да и сам парень вовсю спешил к Карлу.
— Ты заметил, что у меня нет ружья? — спросил Карл. — Не могу стрелять в безобидных животных. Это не что иное как примитивное убийство. Иное дело — соколиная охота. Вот он, мой сокол. Висит и не подозревает, что сейчас устремится за добычей.
— На кого охота?
— На зайцев. Правда, живых зайцев давно нет, я использую электронные заменители… Ну, я же просил, — поморщился Карл. — Не нужно вопросов. Увидишь собственными глазами.
Оп подвел вороного красавца и помог Карлу подняться в седло. В руках Опа появилась съемочная камера; он стал фиксировать на пленку неторопливые действия повелителя. Карл повернул кольцо на шее у сокола — птица встрепенулась и гордо уселась на кожаной карловой руке. Голова ее размеренно двигалась — то в одну сторону, то в другую, перышки топорщились, глаза мерцали. «Сокол-то электронный», — понял я.
Карл был великолепен. Возбужденный предстоящей охотой, весь устремленный для броска, он зорко осматривал поле перед собой, выискивая добычу. Оп не опускал камеру.
— Что там за куст впереди? — насторожился Карл. — На моем поле не было никаких кустов… Кажется, он шевелится!
— Мой ягненок, — еле слышно объяснил Оп, продолжая съемку. — Пустил травку пощипать…
Карл что-то сказал в микрофон, и сокол рванулся ввысь. Вороной понес всадника вперед; Оп с камерой взлетел и завис над Карлом.
— Выше, выше… левее… стоп! — командовал Карл.
Сокол, набрав высоту, сложил крылья и камнем обрушился на… ягненка. Бедное животное не ожидало нападения. Рухнуло наземь, здесь его и настигли острые когти и безжалостный клюв электронного хищника. Ягненок изо всех сил сопротивлялся, вскакивал на ноги, но борьба окончилась гибелью малыша…
Сокол оставил ягненка только тогда, когда тот перестал шевелиться. С окровавленными когтями и клювом птица вернулась на кожаную перчатку. Довольный охотник погладил сокола и, повернув кольцо, превратил птицу в чучело.
— Документальные съемки закончим, — сказал Карл. — Должны быть хорошие кадры.
Оп плавно опустился наземь, выключил камеру и подтвердил: таких кадров еще не бывало.
— Вытри кровь. — Карл отдал чучело. — Да осторожней. Этой птице цены нет.
Оп, стараясь не смотреть на Карла; похоже, он прятал в глазах горечь и недоумение… Однако Карл ничего не замечал. Он с восторгом заговорил, обращаясь ко мне: