А воины с завистью поглядывали на следы произведенного разгрома, живо представляя, какое раздолье здесь было, когда Нелидов позволил ратникам «погулять» во взятом городке сколько их душеньке было угодно…
— Молодец Нелидов-боярин! — слышались одобрительные голоса. — Не ухаживает за лесными людьми, как матка за своими дитенышами! А у нас Пестрый-князь, ради правды своей, кажись, уж через край хватил! Не дает нам душу отвести! А уж мы ли для него не стараемся?..
— Нишкните вы! Чего горло дерете!.. — осаживали говорунов начальные головы, боявшиеся, что подобные слова могут долететь до слуха большого воеводы, который, конечно, не похвалил бы за это. — Привыкли вы с врага по две шкуры драть. А здесь-то не выходит. Ну, и потерпите малость. Будет и на вашей улице праздник…
— Жди еще этого праздника! Когда-то он будет!.. — ворчали ратники, но, конечно, этим ворчаньем и ограничивались, не смея заявлять Пестрому о своем недовольстве, возникавшем по причине мягкого обращения главного военачальника с побежденным врагом…
XX
Опасения князя Федора Давыдовича за дальнейшую участь отряда Нелидова оказались напрасными. Нелидов умел постоять за себя на поле брани, хотя в то же время он не препятствовал воинам грабить, пропуская мимо ушей добродетельные наставления большого воеводы. На дороге Пестрому повстречался гонец, скакавший к нему с донесением о взятии Нелидовым Покчи, оказавшей довольно упорное сопротивление. При этом был пленен главный пермский князь Микал, или Михаил, не успевший даже проникнуть в свою резиденцию, которую уже брали приступом москвитяне, С ним были захвачены все триста ратников, уведенных им из Изкара для спасения Нижней Перми.
— Ну, слава Тебе, Господи! — перекрестился Пестрый. — Теперь только Чердын остается. А Чердыну одному не устоять против нас. А что, братец, — обратился он к гонцу, — не гуляют ли опять молодцы наши в Покче, как они в Уросе гуляли, а?
— Не позволил боярин Гаврила Иваныч Покчу разорять, — отвечал гонец, — ибо князь Микал ему слово такое сказал… пригрозил тебе пожаловаться, что ли, а не то и государю московскому. Ну, и не разрешил боярин Гаврила Иваныч.
— Ну, то-то же, — сделал строгое лицо Пестрый и с облегченным сердцем поехал дальше, почувствовав глубокую благодарность к своему «товарищу», забравшему два городка и поступившему в Покче по его завету.
На переход от Изкара до Покчи потребовалось не менее двух суток, в течение которых московскому войску пришлось еще натолкнуться на Малый Новгород — то самое небольшое поселение новгородских выходцев, окруженное со всех сторон высоким частоколом и рвом. Тут Пестрый был встречен жителями с хлебом-солью, ласково поговорил с поселенцами и, пожурив стариков за то, что они позволили молодежи примкнуть к партии Арбузьева, проехал дальше, запретив воинам трогать русский городок.
В Покче князь Федор Давыдович был торжественно встречен боярином Нелидовым, оказавшим ему знаки глубокого почтения. Нелидов расположился во взятом городке с полным удобством, заняв для себя княжеский дом, где было приготовлено помещение для большого воеводы. Ратники с веселыми песнями расхаживали по городку, но обид никому не делали, повинуясь приказу свыше, отданному им в самом решительном виде.
Пестрый похвалил Нелидова за блестящее выполнение данного ему поручения, но не утерпел, чтобы не выговорить ему за зверскую расправу в Уросе, где рассвирепевшие воины дали простор своей злобе. Нелидов возразил на это, что даже женщины и дети бросали в них каменьями и палками, так что пришлось поневоле «поукротить их». А без острастки, по его мнению, обойтись было нельзя никак…
— Ну, ладно, ладно! — махнул рукой большой воевода. — Что стало, не воротишь того. А вот покажи-ка мне князя здешнего, коего ты в полон забрал. Охота поглядеть на него. Говорят, человек он умный весьма, ежели люди не врут.
— Кажись, не дурак этот князь, с первого взгляда его видно! Со мною так щепетко толковал! — поморщился Нелидов и приказал привести Микала, содержавшегося под стражей в своем доме.
Микал был погружен в свои невеселые думы о совершившемся несчастий, когда его позвали к главному московскому воеводе, пожелавшему взглянуть на важного пленника.
— Здравствуй, князь! — приветствовал его Пестрый, делая вид, что приподнимается с места при его входе. — Кажись, ты по-нашему гуторить умеешь, правда это?
— Здравствуй, воевода! — отвечал Микал по-русски же, останавливаясь у самых дверей. — Правда, по-вашему я смыслю порядочно, — прибавил он, удивив Пестрого чистотою своего выговора.
— Ну, так садись, князь Михаил, побеседуем с тобой кое о чем, — предложил Федор Давыдович и указал на широкую скамью, стоявшую по ту сторону стола, у которого он сидел.
Микал покрутил головой.
— Могу ли я сесть при именитом боярине московском, я — бедный пленник… поруганный, лишенный своей чести…
— Чести тебя никто не лишал! — возразил большой воевода, поглядев прямо в лицо покчинскому владетелю. — Ты только полоняник наш. С тобой мы должны как с князем обходиться, ибо только государь наш может тебя чести лишить… либо еще возвеличить тебя превыше того, чем ты был до сих пор! Садись, князь Михаил! — повторил Пестрый, и нетерпеливая нотка послышалась в его голосе.
Микал с тяжелым вздохом сел, смущенно пощипывая свою бородку. Пестрый заговорил снова:
— Нелегко тебе, князь, вижу я. Не смог ты от нас оградиться, подпала Пермь Великая под славную державу Московскую. Но в том еще нет большой беды. Может, к добру это для вас, для пермян…
— Может, к добру — не знаю.
— Главное, уклад у нас крепкий… московский, одним словом! И вера православная у нас стоит-светится как свеча перед престолом Господним! А у вас как дела идут насчет веры христианской?
— Ничего, молимся мы Богу, как учили нас, в церковь ходим, попов слушаемся, иконам святым поклоняемся — все, как следует быть! — промолвил Микал, дипломатично умалчивая о всеобщем шатании умов в народе, потерявшем доверие к своим наставникам, ставившим выше всего собственное довольство и благополучие.
— А ты каково веруешь? — внезапно спросил Пестрый и зорко поглядел на своего собеседника.
Тот даже глазом не моргнул.
— Верую я в Бога Живого, Господа Иисуса Христа, Он же всегда был, есть и будет во веки веков, аминь!
— Правильно! — кивнул головой набожный боярин. — Христианин ты добрый, кажись. А нам на Москве насказали, будто все пермяне, от князя до последнего смерда, на идолов своих прежних глядеть начинают!..
— Мало ли чего не наскажут злые люди. Не всякому слуху верить можно.
— Видимо, так оно выходит.
Разговор большого воеводы с князем Микалом затянулся на несколько часов. Пестрый положительно полюбил за это время покчинского владетеля, сумевшего понравиться ему своими умными, дельными речами, дышавшими правдой и искренностью. Когда же Микал сообщил ему, что жена и сын его томятся в подземном тайнике, не смея выйти оттуда наружу из опасения получить обиды от москвитян, — Пестрый тотчас же распорядился вывести княжеское семейство на вольный воздух, где оно могло бы поселиться в собственном доме и жить без всякой опаски за свою участь.
— А как же мы с Чердыном будем? Ведь в Чердыне, говоришь ты, дядя твой сидит? — осторожно осведомился большой воевода, не зная, как приступить к этому щекотливому вопросу.
Микал просто сказал:
— Чердын я сам в твои руки отдам. Только позволь мне туда ехать… с твоими же ратниками, вестимо…
— Это ты ладно придумал! — весело воскликнул Пестрый. — Право, ладно! Пожалуй, без крови обойдется… если только дядя послушает тебя…
Микал был неглупый человек. Он понял теперь страшное могущество Москвы и находил невозможным дальнейшее сопротивление, потерявшее всякий смысл после взятия москвитянами трех укрепленных городков и после разгрома ими пятитысячной пермской рати. Передачей Чердына из рук в руки врагу он думал заслужить особенное благоволение большого воеводы, который, наверное, не оставил бы его в будущем, когда слово такого влиятельного вельможи, как Пестрый, могло иметь громадное значение при дворе московского государя…