Неожиданно по обе стороны от меня выросли двое крепких парней.
— Как тебя звать, уважаемый?! — стараясь перекричать шум ветра, заорал мне в ухо один из них.
Изголодавшийся по родной речи я, чуть было не захлебнулся от радости и закричал:
— Беньямин я! Беньямин, сын ребе Исроэла-Алтера, братцы-разбойники!
«Наконец! — вздохнул я с облегчением, — слава Богу, еще дышит наш язык в Бердичеве, еще скрипит на своем велосипеде колесо нашей истории!»
— Так ты еврей?
— Еврей, еврей! — закивал я.
— Давай его сюда, Соломон! — обрадовался второй парень.
И они, подхватив меня под руки, поволокли неизвестно куда, а рядом, то отставая, то перегоняя нас, бежали шуты.
Теперь, когда все былое растаяло в далеком тумане, я иногда спрашиваю себя: «Неужто все это так и было? Неужто на самом деле было оно, путешествие Беньямина Четвертого[44]?..» Но ведь все то, о чем я рассказываю в этом, да и в предыдущих рассказах, — ведь это настоящие, невыдуманные истории!..
Итак, изрядно побегав по улицам, мы наконец толкнулись в какую-то дверь. Поднявшись по скрипучим расшатанным лестницам, мы вошли в большую комнату. Яркий свет брызнул нам в глаза. В комнате горели лампы, длинные столы, накрытые белой скатертью, были уставлены всевозможной снедью. Выстроились в ряд сдобные халы, алели вина, сверкали бокалы Меж столами деловито сновали проворные пышнотелые молодухи. Несколько оробевших мужчин молча сидели в углу в ожидании подмоги. И когда наша тройка неожиданно ввалилась в комнату, мужчины, вздохнув с облегчением, радостно приветствовали нас:
— Ура! Десятого нашли!
Пока я осматривался, пытаясь освоиться в этом новом для меня пространстве, в середине комнаты поставили хупу[45], затолкнули туда невесту, жених произнес то, что и надлежит говорить в таких случаях, а красивый бородатый еврей прочел ктубу[46]. Наконец на пальце невесты сверкнуло кольцо. Красивый бородатый еврей замер, словно перед атакой, затих миньян[47], смолкли женщины. Стало совсем тихо, слышалось только сопенье и вздохи. И тогда ребе начал:
— Достопочтенные евреи! — произнес он первые слова. — Откроюсь вам, что мне грустно в эту минуту. Грустно оттого, что все мы помним те времена, когда наш Бердичев был для нас таким же городом, как благословенный Иерусалим для Галилеи. И что же мы видим теперь? Разве у вас не болит сердце, оттого что на наших глазах гибнет еврейство? Еврей забывает, что он еврей, и вот, вы видите, что в Бердичеве уже не хватает людей для миньяна! Как не заплачут глаза!..
Но, уважаемые читатели, хоть ребе и был достоин всяческого почитания, однако ж кто его слушал! Гости и хозяева прервали его, закричали, зашумели, поздравляя молодых, и стали садиться за столы. Звенели бокалы, искрилось вино, сверкали драгоценные камни на дамских пальчиках…
Сорокалетние красотки, бесстыже покачивая бедрами, подмигивали мужчинам и дарили им многообещающие улыбки. Сознаюсь, мне эта крикливая вульгарность была не по душе, но вино сделало свое дело и затуманило голову. Музыка заиграла фокстрот, и гости, вскочив, с мест, бросились танцевать. Парочки дергались и раскачивались, то откровенно наползая друг на друга, то, отрываясь на мгновенье, с новой страстью прижимались друг к другу. Я глядел на это и не верил своим глазам: «Что же это такое? Неужто весь этот срам происходит в еврейском доме?» Сердце мое застонало от боли, и этот дом с пляшущими фигурками показался мне вдруг вместилищем бесноватых, мерзким вертепом. Миньян в страхе жался в углу, тихонько подвывая: «Ой, вавой, что же это с тобой сталось, дочь Иакова!»
Вдруг я неожиданно для самого себя — не знаю, что это на меня нашло — вырвался на середину комнаты и визгливо закричал:
— Ша, евреи! Стойте!
Музыканты остановились, все застыли, я увидел выхваченные резким светом рваные линии предметов и людей.
Передо мной в бесстыжей наготе своей кружился балаган, где испуганные шуты, прильнув со страху друг к дружке, покачивали головами, повернув ко мне свои искаженные лица. А я еще громче закричал:
— Евреи! Я вас всех обманул! Ваша свадьба недействительна, потому что я не еврей, и имя мое не еврейское, никакого миньяна у вас не было!..
Но я основательно перебрал и едва держался на ногах. Все засмеялись, музыканты заиграли, и парочки снова задвигались, прилипнув друг к дружке. Тогда я тоже задвигался в такт музыке. Потом мы снова пили, и, помнится, потные возбужденные дамочки волокли меня в темный и тесный коридор…
44
46
47