Я стоял и думал: «Боже великий! Сколько красивых еврейских девушек в нашем городе! Неужели этот балбес не выберет себе какую-нибудь из них? У меня нет ничего против этой неведомой Настасьи, может, она и славная девушка! Но я верю в предначертанье, я верю в еврейскую судьбу!..»
Сема пробежал глазами письмо, и на лице его мелькнуло досадливо-равнодушное выражение.
— От кого письмо?
— Так, с работы…
Я разделся и пошел в воду. В голове у меня все запуталось: мало мне было хлопот с миньяном, тревоги за сына, так мне еще какой-то Насти не хватало! И вдруг я вспомнил про Кляйнберга: «Погоди-ка! ведь у него дочка есть, я как-то ее видел, и она очень даже мила! Да-да! Это тот самый Кляйнберг, такой худощавый лысый еврей, любивший Бялика и Фришмана, и старое поколение писателей, писавших на иврите. Когда-то, когда Кляйнберг бедствовал, он преподавал иврит. А когда ему стало совсем худо, он переключился на другое, — сделался агентом по продаже театральных билетов и преуспел в этом. Дочка его, Маруся, выучилась на врача-терапевта. Это была привлекательная девушка, хоть сейчас замуж, и работала она в городской больнице…»
Купание в реке успокоило меня. Итак, решил я, надо их познакомить. А дальше?.. А дальше как бог на душу положит! Видно будет!
Вечером я резво побежал в синагогу. Спев субботние песни, мы приступили к вечерней молитве. Голос Абрама Марковича звучал проникновеннее чем когда-либо, и мне, как это обычно бывает во время молитвы, полегчало на душе. Потом мы поговорили об общественных делах. Оказывается, наша хозяйка Сара Реувеновна нашла какую-то пожилую еврейку, согласившуюся присоединиться к «двадцатке». Спасибо ей, но что же делать, если еврейский закон требует: миньян должен состоять из десяти мужчин, а не женщин! И только в особом, крайнем случае, если не хватает одного мужчины, его временно может заменить женщина! Ну хорошо, а что будет, если, предположим, еще один из нас, а может, и двое, уйдут в мир иной? Выходит, снова женщин просить? «Нет, мои хорошие, даже мы, жители такой страны, не можем, — если уж мы настоящие евреи — пренебречь нашими еврейскими законами! Следовательно, нам надо во что бы то ни стало найти мужчину и получить его подпись, вот так-то!» — сказал как отрезал Абрам Маркович, большой педант и ярый приверженец обычаев. И даже великий спорщик Кляйнберг, и тот почел за лучшее не возражать. Словом, дело было плохо! Ведь, кто мы были, если хорошенько, и даже не хорошенько, вникнуть? Подумаешь, собрались пенсионеры, каждому по шестьдесят с гаком, — между прочим, таких и навещает ангел смерти! Ведь, положа руку на сердце, пройдет еще несколько лет, и никого из нас уже не будет. Что тогда станется с нашим молельным домом? О, великий Боже, неужели ты допустишь такое?!
Мы вышли с Кляйнбергом на улицу. Летний вечер был замечательно хорош, на небе уже вспыхнули гирлянды звезд, на улицах зажглись фонари. Вокруг шумела жизнь, до обидного не замечавшая всех наших мелких забот. А нам некуда было деться от них, они не отпускали нас ни на шаг, а иногда даже вырывались и бежали впереди. Дипломатично выждав момент, я сладким голосом сказал своему спутнику:
— Зиновий Эммануилович, а что, если познакомить моего сына Сему с вашей чудной дочкой, а?
— Ну так позовите меня завтра вечером вместе пить чай! — сказал он. Потом между нами состоялся разговор. О, это был тонкий диалог меж двумя хитрыми евреями, которые одинаково желали одного, — чтобы уголек не погас окончательно…
Я смекнул, что Кляйнберг с ходу меня понял. Потому что у него дома велись точно такие же разговоры. Его жена, Берта Ефимовна, родилась в самой что ни на есть местечковой глухомани, и знала толк в сватовстве, — уж этого ей удалось повидать в избытке! Ах, какие были женихи в ее время! В праздники и на каникулы съезжались холостяки да студенты, звездные ночи пахли фруктами и цветами, где-то лаяли собаки, квакали лягушки…
А теперь все изменилось, и хорошенькая Маруся так несправедливо должна куковать в одиночестве. И все из-за того, что еврейские женихи повадились все как один вводить в дом гоек! «Вот интересно, — распалялась Берта все больше и больше, — о чем они, то бишь, женихи, думают себе? Они что, совсем дурные? Неужто решили, что если родится какой-нибудь новый Гитлер, то он их не найдет? Как же, как же!» — тряслась она от возмущения. Она вообще запуталась в этих непонятных ей новых порядках! Во всяком случае, ей было ясно, что старое еврейское местечко перестало существовать, его словно смело с лица земли и нет его боле, как будто никогда и не было! Теперь евреи живут в городах и напрочь забыли свое прошлое, свой быт и нравы! И постепенно растворились в среде гоев! «Ах, что ждет Марусю?» — эти и подобные им мысли беспокоили Берту Ефимовну даже в тот самый момент, когда ее муж принес ей приятное известие о том, что наша семья приглашает их семью в гости. Тут жена Кляйнберга встрепенулась, посветлела и стала готовиться к визиту. Стоит ли говорить о том, какую работу провела моя Фрейдл, и какой, по всем правилам еврейской кулинарии, был накрыт стол?