— Ты у меня заговоришь! — заорал он, выплюнув очередной мат. Он нажал на кнопку, и в комнату вошли люди. Это мне сразу же не понравилось. Но я, как это и следовало арестованному, когда кто-то входит, встал. И понял, что дело плохо, очень плохо. Полковник, вращая рачьими глазами, медленно проговорил:
— Будешь говорить?
— Иврит! Рак иврит![114]
Он наотмашь ударил меня в лицо и разбил его в кровь. Вошедшие тесно обступили меня и замкнули круг. Избиение началось. Не знаю, сколько времени это длилось, но одно могу сказать определенно: бить они умели. Я перестал чувствовать боль, и только какая-то безумно-веселая ненависть душила меня. Вдруг я боковым зрением заметил тень, скользнувшую за дверью, и кто-то тихо произнес:
— Достаточно!
В тот же миг круг разомкнулся, и все вышли. Остался только следователь. Он, как бы желая показать, что — ах, как же трудно ему прийти в себя после такого моего упрямства, картинно откинулся на спинку кресла и знаком велел мне сесть.
Я протянул ему на ладони свой сломанный зуб и громко сказал на иврите:
— Сволочь! Твои бандиты сломали мне челюсть!
— А ты не будь б…, тогда и бить не будут! — неожиданно примирительно ответил он. Зажег спичку и закурил папиросу. А я вдруг почувствовал свое превосходство над ним. Ведь я его понимал, а он меня — нисколько, ни полслова! А про зуб он понял, потому что я ему показал!
«Вот тебе, Амалек[115]! — злорадствовал я. — За моей спиной сотни поколений, и всю свою жизнь им приходилось сражаться с подобными тебе тварями! Ты считаешь меня преступником, потому что я еврей, сын еврейского народа! Тебе велели стать моим мучителем и медленно меня убивать! А ты решил, что я сразу же в штаны наложу со страха, сдамся тебе, сволочь? За червя меня держишь? Думаешь, сломали мне челюсть, и я кинусь тебе ноги лизать? Как же, выкуси!.. Плевал я на тебя и на всю вашу свору! Могу тебе сообщить, что уже выросло то дерево, на котором тебя повесят! Тебя, и тебе подобных!..»
Передо мной сидел обычный человек небольшого роста, в форме советского майора и в надраенных до тошноты сапогах. Он молча и тупо смотрел на меня. Потом вызвал солдата и велел отвести меня в камеру. За те три дня, что я просидел в карцере, я основательно запаршивел. Возблагодарив Бога за несомненное превосходство моего теперешнего положения, я помылся, как смог, и лег спать.
В шесть, как всегда, лязгнуло железо, и дежурный крикнул в глазок «подъем». Потом железо лязгнуло вновь, и мне выставили утреннее «угощение» — хлеб, кусочек сахара и кипяток. Я с жадностью проглотил все и почувствовал себя настоящим победителем над силами зла.
Прошел день, кончился вечер и в двадцать два тридцать меня снова повели на допрос. Следователь сразу сухо заявил, что если я буду по-прежнему упорствовать, то он, не откладывая, арестует мою жену и двенадцатилетнюю дочь. «Потому что, — сказал он мне, — все в твоей семье предатели и националисты!..»
Что я помню о тех ночах? Нестерпимую боль от побоев, когда я, с трудом ворочая языком, в беспамятстве упрямо повторял: «Иврит! Иврит! Только Иврит!»
И вдруг наступило затишье. Какое-то время про меня словно позабыли. Потому что прошла ночь, одна, другая, и следующая, а меня все не зовут! Но зато я получил возможность отоспаться. Через несколько дней, однако, меня снова увели. Готовый ко всему, я сел на свое обычное место. Дверь отворилась, и в комнату вошел… Вайсфиш! Сережа, мой бывший ученик и гость! Но, похоже, он не был заключенным. Он вошел в комнату как свободный человек, как входил в нее сам следователь! И я должен был немедленно подняться, что и сделал. Он же, бросив на меня быстрый взгляд, спокойно сел рядом со следователем.
— Ты знаешь его? — спросил меня следователь. Напрягшись внутренне, я что-то промямлил, — мне надо было понять роль Вайсфиша.
— Он будет твоим переводчиком! — сказал следователь. Я удивился: подумать только, на всем пространстве могучей организации не нашлось никого, кроме этого подонка, которого я, зря не послушавшись своего внутреннего голоса, в свое время не прогнал взашей.
— Очень, очень приятно, — произнес я на иврите, — приятно поговорить с человеком на языке, которому я же его и научил! Впрочем, — добавил я едко, — не уверен, что ты справишься со своими обязанностями, ты не был успевающим учеником!..
Вайсфишу пришлось проглотить эту пилюлю и в точности перевести следователю мои слова. Допрос начался.
— Сколько у тебя было учеников?
— Сергей Владимирович хорошо знает, что он был моим единственным учеником.
115