Однако вернемся на Цейлон начала шестидесятых.
Увы, жизнь не может состоять лишь из радостей и удач. Как-то, выходя из магазина, Кларк ударился головой о притолоку. Казалось бы, ничего особенного, но через двое суток он уже лежал разбитый параличом: следствием удара оказалась довольно редкая травма позвоночника, и долгое время врачи вообще не были уверены, что их пациенту удастся еще когда-нибудь самостоятельно двигаться. Но воля к жизни, закалка спортсмена-рифкомбера и стремление к работе взяли свое.
Прошло несколько месяцев, и… «Только тот, кто сам был парализован, способен по-настоящему оценить чудесный механизм, именуемый человеческим телом. Медленно, но верно выздоравливая, я будто заново рождался. Несмотря на бездну неприятностей и трудностей, это было полное открытий путешествие в неведомое, и я ему даже рад. Шли недели, я проходил веху за вехой, повторяя свое детство. Помню день, когда я без посторонней помощи сел в кровати; день, когда я сам дошел до ванной; день (это было много позже), когда я сам выбрался из ванной; день, когда я встал с кресла, опираясь двумя руками… одной рукой… совсем без помощи рук. Наконец я смог, опираясь на две трости, пройти целых десять метров», — вспоминает Кларк.
Едва обретя подвижность рук, Кларк принялся за работу. Ежедневно он исписывал по два-три листа бумаги, и через полтора месяца из-под его пера вышла повесть «Остров дельфинов» — произведение на редкость оптимистическое и жизнерадостное.
Работает писатель не переставая. Его книги — это целая библиотека. Не без некоторого кокетства Кларк признавался, что даже не помнит всех, зная только их общее число на данный момент, и то без переизданий и переводов. В его творчестве помимо фантастики представлены едва ли не все жанры познавательной литературы: от сухой популяризации до эссеистики и от истории различных областей науки и техники до футурологии. Порой он выступает в совсем необычных жанрах. Так, он снискал себе невероятную популярность, комментируя по телевидению лунные экспедиции «Аполлонов» в 1969–1970 годах.
В состязании между писателем-популяризатором (или экстраполятором, как любит называть себя Кларк) и научно-техническим прогрессом исход предрешен заранее: рано или поздно прогресс осуществит любое, даже самое смелое, предвидение, а любая популяризаторская книга рано или поздно устареет (и в наши дни чаще всего это происходит, увы, даже слишком быстро).
И потому призы в этом состязании присуждаются задолго до финального свистка. Так, в 1962 году Кларк стал десятым по счету лауреатом Международной премии Калинги, учрежденной ЮНЕСКО для поощрения деятельности выдающихся популяризаторов науки. Ему присуждались Аэрокосмическая литературная премия 1965 года и премия Вестингауза 1969 года; он удостоен Международной фантастической премии, присуждаемой не только за фантастику, но и за научно-популярные книги, интересные для любителей НФ; в 1982 году в Голландии ему была вручена премия Маркони… И я сомневаюсь, что этот список полон. Но он дает представление о значении (и косвенно — о масштабах) того литературного явления, которое представляет собою Кларк-популяризатор. Пожалуй, сравниться с ним в этом отношении могли бы в прошлом лишь Жюль Берн и Герберт Уэллс, а ныне — его друг, коллега и соперник Айзек Азимов.
Кларк не только пишет о технике. Он и живет в насквозь технизированном окружении. Причем техника должна быть новейшей. Если катер — то на воздушной подушке, если пишущая машинка — то «ворд-процессор», едва ли не столь же отдаленный потомок «ундервудов» и «ремингтонов», как, скажем, «шаттл» — аппарата братьев Райт. В пинг-понг Кларк играет с роботом, смотрит телепрограммы при помощи собственной — и пока единственной, по слухам, на Шри-Ланке — антенны для приема передач, идущих через спутники связи. Акваланги у него новейших конструкций. Микроскоп, восьмидюймовый телескоп-рефлектор «селектрон»… Довольно! Не заполнять же перечислением целую страницу, но — ручаюсь! — первый частный космический корабль появится не где-нибудь, а у Кларка в Коломбо.
И это отнюдь не «технарский» снобизм, все это приносит реальную пользу, работает, увеличивая возможности хозяина. Но одновременно это еще и материальное выражение символа веры Артура Кларка.
В предисловии к русскому изданию романа Артура Кларка «Свидание с Рамой» академик Л. М. Бреховских писал: «Я прочитал „Свидание с Рамой“ с таким же увлечением, как в свое время „Таинственный остров“ Жюля Верна. И в самом деле, космический корабль Рама — это остров, полный тайн, многие из которых так и остались неразгаданными». Не знаю, так ли уж справедливо уподобить Раму острову Линкольна, но вот чутью академика впору позавидовать: не зря, совсем не зря поставил он эти два романа рядом! Только связь между ними не поверхностная, а весьма глубинная, генетическая. Впрочем, относится это не только к «Свиданию с Рамой», а почти ко всему творчеству английского фантаста. Ибо сам он, Кларк, некоторым образом доводится отдаленным потомком жюльверновскому Сайресу Смиту, вернее сайресам смитам — тому легиону инженеров, что в прошлом веке вышли на свой триумфальный марш по градам и весям Европы и Америки.
Кто может сейчас сказать, с чего начался этот парад? С пышущей ли дымом стефенсоновской «Ракеты»? Ах, как это здорово, как «веселится и ликует весь народ», как лихо «мчится поезд в чистом поле»!.. С отважного ли «Сириуса», который высадил на нью-йоркский причал девяносто восемь насквозь прокопченных, но исполненных сопричастности к истории пассажиров? Или с дробного стука аппарата Сэмюэла Морзе? Или… Да важно ли это? Главное в ином: стройными колоннами шли они, эти инженеры с закопченными лицами, с мозолистыми руками, шли в прожженных кислотами сюртуках… Шли осчастливливать человечество.
А человечество истово надеялось, что вот еще немного — и круто замешенное на электричестве и паре пышно взойдет оно, всеобщее счастье, и хватит его на всех, и наступит на Земле мир, а в человеках благоволение.
Правда, тогда уже многие понимали, что не все так просто. И тот же Жюль Берн устами инженера (инженера, заметьте!) Робура утверждал: «Успехи науки не должны обгонять совершенствования нравов». И Блок, обращаясь к пилоту, одному из тех, завороживших мир победой над воздухом, не без горечи вопрошал:
Но большинство верило и надеялось. Верило и в нашем уже веке, лишь добавив к прежним апостолам новых. Помните, у Хаксли, в его «Прекрасном новом мире»? «Господи Форде!» — восклицает его фордейшество Главноуправитель Мустафа Монд…
Пожалуй, первое по-настоящему серьезное отрезвление принесла лишь Хиросима. Прекрасный американский фантаст Рэй Брэдбери (Кларк сказал бы: «Мой друг Брэдбери») писал об этом: «Появление бомбы было как голос свыше, сказавший нам: „Подумайте, подсчитайте все хорошенько и найдите способ жить в мире и согласии друг с другом“. Этот голос мы все теперь ясно слышим». Правда, докончил этот процесс только экологический кризис. Но уже в шестидесятые годы многие гуманитарии из самых лучших, самых благородных побуждений, естественно, начали весьма небезуспешно превращать портрет Великого Инженера в образ врага. Никуда не денешься, человеческие умонастроения от века подчинялись закону маятника.