Пташки-то живы, создания Господни. А вот люди...
Отец Андрей вздохнул.
А чему удивляться-то?
Птаха она что? Птаха она безгрешна. А человек...
Вот и намедни наткнулся на двоих, из выживших. Мужчина и женщина. Пообкусаны основательно упырями, но живые.
Отец Андрей сидел у костерка, жарил суслика.
Мужик наставил пистолет, заорал дурным голосом.
«Выворачивай-рюкзак-гнида-снимай-одежду-давай-оружие-жратву!»
Женщина тем временем выхватила из огня недожаренного суслика, принялась есть, давясь, обжигаясь.
«Добрый человек, давай побеседуем».
Отец Андрей нахмурился, даже слегка покраснел, вспомнив, как пытался достучаться до сердец грабителей, внушить им, что выжившим нужно держаться друг друга, бороться против оживленных Диаволом мертвяков...
Куда там! Раскатал губу, монастырский идеалист.
«Что-то ты больно много болтаешь, гнида», - процедил мужик и, шагнув через костер, упер отцу Андрею в шею ствол пистолета.
И бывшему монаху пришлось убить человека.
Он выхватил из сапога нож-тычок, всадил мужику прямо под сердце. Тот завалился на бок, не издав ни звука, а женщина, отбросив суслика, заголосила и убежала в лес. Отец Андрей окликнул ее, попытался вернуть, убедить, что не сделает ей ничего дурного. Тщетно.
-Господи Исусе, грехи наши тяжкие, - пробормотал отец Андрей, вновь переживая тот страшный миг.
Однако не сказать, чтобы он ощущал искреннюю скорбь. Вообще, с тех пор, как отец Андрей покинул монастырь, он огрубел не только внешне. Его разум и душа также огрубели. Отец Андрей молился время от времени, но скорее для порядка, чем в искреннем порыве. А ведь когда-то, еще безусым мальчишкой-послушником, (не в другой ли жизни это было?) на исповеди, рассказывал отцу-настоятелю про все свои юношеские прегрешения, и затем выслушивал епитимью с благоговейными слезами...
Про Бога хорошо говорить (и думать) в стенах монастыря, или в церкви, у освещенных лампадками икон, или на колокольне, когда весело дергаешь за веревки, оглашая местность святым перезвоном, или в своей келье...
Иное дело, думать о Боге на пригорке у неизвестно куда ведущей дороге, горбящейся кое-где брошенными машинами. Думать о Боге, когда города переполнены тварями, жаждущими человеческой плоти. Тварями, которые совсем еще недавно были людьми...
Вот отчего-то не думается о Боге, а думается о...
Отец Андрей полез за пазуху за новой сигаретой.
Мир людей создан не Господом, Господь, скорее всего и не знает о существовании, этого заштатного, утопшего в мелких грешках, мирке. Господь проводит время в райских чертогах за решением важных, неотложных задач, а в мире людей правит (и правил всегда) Дьявол.
Князь Скверны. Враг человеческого рода.
Враг ли?
А может, - Создатель? Отец всех людей? Создавший их по своему образу и подобию?
«Люди - игрушки в лапах зла». Как это верно сказано...
Бывший монах поежился, глубоко затянулся сигаретой. Выпустил дым через ноздри.
Но вот Князю надоели его игрушки, и он истребил их, чтобы затем, как капризное дитя, оживить и натравить на тех, кто выжил.
В черном небе ему почудилось лицо. Странное лицо. Это был молодой и красивый юноша, но глаза у него были старческие, глаза, пережившие саму смерть. Юноша негромко засмеялся.
Холодный пот прошиб отца Андрея, он мелко перекрестился.
Наваждение исчезло.
Ветер колыхал былье. Темная лента дороги, извиваясь, уходила к горизонту.
Отец Андрей потянулся к рюкзаку.
Что там у нас есть пожевать-то?
Выудил кусок колбасного сыра.
«Янтарный, производства Воронеж», - любовно пробормотал отец Андрей, откусив кусочек.
У него вошло в привычку, перед тем, как съесть, тщательно изучить упаковку найденных продуктов: где произведено, состав, пищевая ценность.
Вкусно. Жаль, мало.
Скоро, ой, скоро продуктов в мире людей не останется вовсе.
Какое испытание ты придумал для своих игрушек, Сатана? Что будут есть твои игрушки, когда закончатся (сгниют и исчезнут в жадных ртах) продукты? Или - кого они будут есть?
Отец Андрей сунул руку в рюкзак, вынул бутылочку с водой. Два глотка. Ну ... ладно, три.
Спрятал бутылочку.