В глазах Филипса сверкнула ненависть. И на этот раз расчет Бенсена оправдался. Филипс лишь смерил его гневным взглядом, резко повернулся и направился к выходу, но потом у самой двери словно передумал и вернулся к столу. Ухмылка Бенсена стала еще шире.
— Итак, сколько? — коротко бросил Филипс.
— Вот это уже более разумный разговор, — со злобой ответил Бенсен. — Жаль, если бы вместо нас сюда к вам явились полицейские и начали задавать вопросы один неприятнее другого, не так ли?
— Сколько вы хотите? — нетерпеливо допытывался Филипс. — Если вы желаете денег, так выдвигайте ваши требования. Но не ошибитесь — мне нечего скрывать, и я почти ничего не теряю даже при самом неблагоприятном исходе. Так что, не забивайте себе голову пустяками. И если я с вами сейчас разговариваю, то лишь потому, что ограничен во времени — мне недосуг выяснять с властями отношения неделями и месяцами. Сколько вы хотите? — Он положил на стол трость и извлек из бокового кармана битком набитый купюрами бумажник.
Но Бенсен лишь отмахнулся, когда Филипс стал, выкладывать на стол десятифунтовые банкноты.
— Уберите деньги, мистер Филипс, — произнес он. — По крайней мере, пока уберите. Я еще не могу вам точно сказать, сколько я хочу.
Глаза Филипса сузились. Он медленно закрыл бумажник, положил его назад в карман и взялся за трость.
— Что вы хотите этим сказать?
— Пока не знаю, — повторил свою мысль Бенсен. — То есть, я хочу сказать, что в принципе знаю, но не могу пока сказать определенно, какая сумма интересует меня. Сколько всего вас? Трое, не правда ли?
— Какое это имеет значение? — спросил Филипс.
— Вы, — игнорируя вопрос Филипса, Бенсен начал загибать пальцы, — этот мальчишка, который не выходит из своей комнаты вот уже неделю, теперь этот битюг со свиным рылом и… все. Поправьте меня, если ошибся и позабыл кого–нибудь.
— Вы… неплохо информированы, — сквозь зубы процедил Филипс.
— Да пришлось, знаете, порасспросить насчет вас, — кивнул Бенсен. — Но это так, скорее для порядка. Мне известно и то, что вы… как бы это сказать — не совсем Филипс, что ли. Но это значения не имеет. А предложение мое очень простое — мы разделим то, что на борту, поровну между всеми. Мы с Норрисом получаем каждый свою долю, точно так же, как и остальные. Короче говоря, все будет делиться на пятерых, а не на троих.
Филипс покачал головой. Губы его сжались в тонкую ниточку, и Бенсен прекрасно видел, что этот высокомерный богатей лихорадочно соображает.
— Вы, видимо, просто спятили, — заявил он наконец. — На борту этого корабля нет никаких сокровищ или чего–то в этом роде. Просто ящик с бумагами.
— Ну, вы же понимаете, в какое странное времечко мы живем, — снова ухмыльнулся Бенсен. — Бумаги сегодня иногда вдесятеро дороже любого золота или камешков. Так как?
Филипс раздумывал, наверное, с минуту. В конце концов он кивнул. Бенсен облегченно вздохнул про себя. В какой–то момент он даже испугался, не заломил ли он цену.
— Хорошо, — произнес Филипс. — Если вы вместе со своим другом поможете мне поднять этот ящик, я вам заплачу столько, сколько вы потребуете. Вы хорошо знаете побережье?
— Я больше туда не пойду, — вдруг вмешался Норрис, не дожидаясь, пока Бенсен ответит. — Меня и десять тяжеловозов на это место не сволокут.
— Пока я буду с вами, никакая опасность вам не угрожает, — холодно возразил Филипс. — А ваш приятель утонул лишь потому, что не смог распознать опасность. Если бы я был тогда с вами, ничего бы не случилось. А за такие деньги, какие вы от меня требуете, я вправе ожидать определенной отдачи. Итак?
Норрис снова собрался что–то возразить, но Бенсен оборвал его. Он не мог похвастаться тем, что здорово разбирался в людской психологии, однако что–то подсказало ему, что на сей раз Филипс ни за что не уступит.
— Вы… тоже хотите отправиться туда? — спросил он.
Филипс кивнул.
— И я, и Рольф — «свиное рыло», как вы его окрестили. Кстати не советовал бы вам что–либо подобное произносить в его присутствии. А что же касается вашего вопроса, то мой ответ: да. В моем распоряжении имеется небольшой бот. Он сейчас в гавани, а на борту самое современное и надежное снаряжение, которое только можно купить за деньги. Там и шлемы, и шланги для возДуха, словом, все необходимое. Лично я не отношу себя к разряду хороших ныряльщиков, но мне сказали, что в такой экипировке на глубину может идти последний кретин. И если этот корабль действительно находится там, где вы указали, я отправлюсь туда. И вы тоже. Оба.
На этот раз Норрис не решился возражать, помедлив, кивнул и Бенсен.
— А когда? — осведомился он.
— Как можно быстрее, — ответил Филипс. — Конечно, лучше всего было бы сегодня, но из–за шторма это вряд ли возможно. Значит, завтра с утра. А что с вашим утонувшим приятелем? Его могут хватиться?
— Не сразу, — ответил Бенсен. — Он часто пропадает из дома на несколько дней. Завтра, во всяком случае, его не хватятся. — Он встал, подождал, пока поднимется со своего кресла Норрис, и мимо Филипса направился к дверям. — Значит, до утра. В какое время?
— Как начнет светать, — ответил Филипс. — В порту. Я буду вас ждать.
Припадок случился со мной внезапно. Я лежал на кровати, так как все же решил улечься в постель после того, как промучился с добрых полчаса, пытаясь выбраться из запертой комнаты, кляня на чем свет стоит Говарда и изобретая самые хитроумные, но — увы — совершенно неосуществимые планы своего освобождения. Я просто кипел от негодования. Вероятно, Говард все же был прав, заперев меня здесь, он действовал из лучших побуждений — я действительно еще не успел оправиться от своих ран, но, черт возьми, кто дал ему право обращаться со мной, как с расшалившимся ребенком? Я ведь был уже достаточно взрослым, чтобы знать, что же в действительности произошло со мной.
В конце концов я, разозлившись на весь мир, рухнул в постель. Теперь же я уселся и расстегнул верхние пуговицы ночной рубашки. Пламя камина изгнало холод из комнаты, наполнив ее приятным теплом. И вдруг я почувствовал, что в комнате стало не просто тепло, а жарко, и жара буквально с каждой секундой становилась все нестерпимее. Воздух, который я вдыхал, расплавленным свинцом заливал мне легкие, и казалось, что одежда моя вот- вот воспламенится. Громко застонав, я вскочил с постели и, пошатываясь, доковылял до окна, но ноги отказались подчиниться мне, и я, скользнув пальцами по стеклу, свалился на пол. Напрасно я пытался подняться, мои ослабшие пальцы царапали пол, но встать мне так и не удавалось.
Виски мои словно взорвались острой болью, жаркой, как летнее солнце. Этот источник боли внутри меня отправлял свои зловещие посылы в каждую клеточку моего истерзанного тела, парализовав его. Мне хотелось кричать, но я не мог — я более не был властен над моими голосовыми связками, и шея моя, казалось, одеревенела. Я чувствовал, как начинаю глохнуть, как один за другим отмирают все члены.
Я не могу сказать, сколько это продлилось, скорее всего, лишь несколько мгновений, если бы дольше, я бы неминуемо задохнулся, но потом мне казалось, что я пролежал на полу долгие часы, утопая в этой мучительной, всепоглощающей боли.
Когда все прошло, я был не в силах даже дышать, но вот в теле моем словно распрямилась какая–то пружина, и я снова обрел дыхание. Боль куда–то пропала.
С великим трудом я смог усесться, привалился к стене под окном и стал жадно дышать. В голове моей зашевелилось, заколыхалось что–то серое и бесформенное, бестелесное. Я застонал, машинально провел рукою по лбу и тут же почувствовал на ладони липкую, теплую кровь — при падении я ударился тем местом, где был только что заживший рубец.
Прошло довольно много времени, пока я начал мало–мальски соображать. Что со мной произошло? Боль была непереносимая, слов нет, но разве можно сравнить ее с той, какую мне доводилось переживать прежде. Это было, как… как если бы я попытался вырвать поодиночке каждое волоконце своего тела и запихнуть их в новую форму. На короткий промежуток времени у меня даже возникло чувство, как будто что–то стремиться вырвать меня из моего же собственного тела.